Правда, в детстве Саша и его старший брат Василий могли жестоко подшутить над Ваней – например, посадить его верхом на неоседланную лошадь или предложить полизать на морозе дверную ручку, рассказав, что она слаще сахарца. Но обиды на них он не держал. А общего было намного больше: и Саша, и Василий тоже служили в храмах пономарями.
– Ты что, с новым владыкой познакомился? – спросил Саша небрежно.
– Да.
– Чудной он какой-то, правда?..
Ваня поднял на друга недоумевающие глаза.
– Почему чудной?..
– Ну… ученый. Как скажет, так и не сразу поймешь… И еще сам фотографические карточки делает. И снимает, и печатает…
– Не знаю, – пожал Ваня плечами, – мне так не показалось, что чудной. Знаешь, он когда сейчас солдат вразумлял, так на древнего пророка был похож.
Москвитин помрачнел.
– Вразумишь их, как же… Батя говорит, скоро все вообще по-другому будет, если ничего не случится. И один наш владыка тут не справится.
Ваня помолчал, глядя на потихоньку расходившихся соседей.
– А давай в храм зайдем, свечки поставим, чтобы ничего не случилось, – тихонько предложил он другу. – И помолимся.
Саша хотел было сказать Ване, что от молитвы двух орловских мальчишек судьба всей России вряд ли переменится. Но взглянул в прозрачные карие глаза друга – и промолчал.
– Пойдем. А о чем вы с владыкой разговаривали?
– Он меня прислуживать в алтаре пригласил.
– Сам?! Тебя?!.. Нич-чего себе! И что ж ты молчишь?
– А что говорить-то?.. Ты же не спрашивал…
Орёл, февраль 1918 года
От слитного, мерного гула сотен тысяч ног дрожала каменная мостовая. Злая поземка обвевала лица людей, словно двадцатиградусного мороза им было мало. Хоругви в покрасневших от холода натруженных руках были опушены инеем. Жестко, скорбно хрустел и ломался попавшийся под ноги идущим ледок на лужах.
Пение пасхальных стихир – «Воскресение Христово видевше…» и «Христос воскресе из мертвых…» – странно звучало сейчас, в разгаре зимы, на Сретение, задолго до Пасхи. И если бы их пели несколько десятков или даже сотен человек, то в глухом февральском воздухе песнопения бы просто таяли, не достигая ничьего слуха. Но сейчас пели одновременно двадцать тысяч человек. Гигантский крестный ход, двигавшийся от привокзального Иверского храма, казалось, пронизывал собой весь древний город, стелился по улочкам и переулкам, затопил всю полого уходящую вниз Болховскую, где беспомощно остановились трамваи. А в него все вливались и вливались новые людские потоки – крестные ходы, двигавшиеся от окрестных храмов…
По мостовым с хоругвями в руках медленно, несмотря на лютый мороз, шло духовенство, шли орловские дворяне и купцы, мещане и крестьяне окрестных деревень, рабочие и подмастерья городских фабрик и мастерских, офицеры и солдаты из лазаретов. Впрочем, формально
