в первый год моего обучения в магистратуре Университета Висконсина, произошло еще одно событие. Я побывал на выступлении Джерома Брунера, профессора психологии из Гарварда. Он изучал психологию языка и интересовался тем, как ребенок познает окружающий мир. Брунер называл этот процесс смыслообразованием, или созданием смысла, – этот термин я затем адаптировал к своей работе. После его выступления я несколько часов говорил с ним, и на следующий день мой научный руководитель сообщил, что Брунер приглашает меня после окончания магистратуры работать в его гарвардской лаборатории. Вот так удача! Я был начинающим исследователем, а уже получил работу в Гарварде!
Но у меня был еще один учитель – педиатр и психоаналитик Томас Берри Бразелтон. Мы познакомились в конце 1960-х, когда оба были стипендиатами Центра когнитивных исследований при Гарвардском университете. Директором центра и нашим ментором был Брунер, в 1972 году поддержавший нас в период создания отделения детского развития при Бостонской детской больнице.
Бразелтон стал одним из самых уважаемых и влиятельных педиатров страны. Подобно своему британскому коллеге Дональду Винникотту, он черпал идеи из психоанализа и опыта собственной педиатрической практики, полностью погружаясь в жизнь маленьких пациентов и их родителей. Именно он во время наших субботних посещений родильного отделения больницы «Гора Оберн» в Кембридже открыл мне глаза на способности новорожденных.
Сегодня они, как правило, находятся в одной палате с матерями, но в те времена малышей в течение пяти дней обычно держали в отдельном помещении, давая роженице отдохнуть. По субботам мы встречались с Берри и шли в палату для новорожденных. Часто нас сопровождал Брунер. Завернутые в полосатые розово-голубые одеяльца младенцы в возрасте от нескольких часов до пяти дней лежали в пластиковых колыбельках перед застекленной стеной. Пахло детской присыпкой, банным мылом и мокрыми пеленками.
Берри всегда носил с собой несессер, в котором лежали его инструменты: фонарик, пластиковая коробочка с попкорном (она служила погремушкой, но с очень нежным и тихим звуком) и прочие нужные для обследования вещи.
Ни на шаг не отставая от Бразелтона, я наблюдал, как он обходил ряды спящих малышей, а затем выбирал среди них одного. Потом ласково что-то говорил ему, брал в свои большие, надежные руки, поворачивал, тряс возле ушка самодельной погремушкой, светил в личико фонариком, вызывая реакции малыша. Затем проверял рефлексы: постукивал по ладошке, вызывая хватательный рефлекс, по щечке, вызывая поисковый рефлекс новорожденного – младенец поворачивал головку и открывал ротик в ожидании бутылочки или материнской груди.
Многие его действия были стандартными педиатрическими процедурами. Но у Бразелтона были и собственные разработки: он оценивал социальные возможности новорожденного, отмечая, например, как малыш реагирует на лицо и голос, может ли
