служила естественной перегородкой в доме, и было только одно окно.
Два приличных по размерам, сорванных со стен фабричных ковра валялись небрежно на полу из некрашеных досок. Ножки стола переломились у основания столешницы. На них легла боком самодельная книжная полка. Перевернутая широкая массивная лавка, которая служила, наверное, в качестве кровати, перегораживала комнату поперек. Черепки от разбитого синего чайного сервиза отсвечивали по всем углам.
Но особенно досталось книгам. Разодранные варварами пополам, с вырванными страницами они дополняли картину полной запущенности необитаемого сейчас пространства. Всюду на полу были видны темные пятна, возможно, крови. И неожиданно на окне в кухне – целая, с жирно закопченным стеклом, старинная керосиновая металлическая лампа, почти полная горючей жидкости.
Видимо, уходя из дома, негодяи ее аккуратно погасили. А ведь, швырни ее зажженную на пол, от дома и сараев во дворе остались бы только черные головешки. Значит, это были не пришлые убийцы, сбежавшие из тюрьмы или из поселений, которым было наплевать на все, лишь бы добыть долгожданные деньги, которые у приезжего лесника водились по их догадкам или сплетням досужих людей.
Ярослав задумался:
«Любое зимовье на безмерной территории тайги в несколько десятков тысяч квадратных километров всегда давало приют и крышу людям в долгие месяцы зимнего бездорожья, спасало от хищных зверей. И что бы стало с тайгой, на опушке которой спрятался этот дом, от пожара, когда даже случайная искра от костра грозит в лесу бедой?
Знали, сволочи, что вернутся сюда, в эти кедровые леса – залежи чистой прибыли! Поэтому и бились с Александром в полной темноте комнаты, а, когда сумели его обезоружить и связать, зажгли лампу и устроили допрос с пристрастием. А потом обшарили все закоулки в доме и во дворе. И, боясь раннего рассвета и случайных людей, выволокли беспомощного во двор и, глумясь, оставили умирать».
Ярослав так ясно представил всю эту картину, что, выйдя на крыльцо, смущенный неожиданной догадкой, прошел мимо колодца, через заросший травой огород к высокому косогору, за которым сразу вставала темная стена леса.
Да, он не ошибся. Именно это место, которое сейчас только слабо освещалось лучами поднимавшегося, медленно разгорающегося солнца, он увидел во время сна на закате в поезде. Эта шелковая неторопливость склонившейся, перестоявшей травы, раздольно захватившей когда-то отвоеванный человеком у леса кусок земли, ждала косаря, обещала высокий стог сена, благоухающего запахами чистых рассветов и неуемного солнца. И, наверное, именно в этом распадке небольшого оврага и лежал раненый Александр.
И пришло понимание простой и ясной правды. Не нужны никакие экспертизы, хватит мучиться сомнениями и догадками, которые мать все равно, рано или поздно подтвердит положительно: Александр Владимирович –
