крякнул и поднялся первым,
а тут и мы взялись ему на помощь,
всех лишних попросили за порог
и коллективом вымыли парную,
не мытую от сотворенья мира,
всю грязь и воду ловко удалили,
проветрив, просушили помещенье,
законопатили и дверь оббили;
когда же стало чисто и светло,
сказали черту:
– «Можешь продолжать!» –
и вышли из парилки подышать
в чистилище…
…а там уже сидели,
прошедши наши адские круги,
отбеленные грешники по лавкам.
Мы с огорчением увидели людей,
убитых смертью и попавших в ад,
которые в чистилище просторном
хлестали водку из больших стаканов
и запивали водку теплым пивом.
Мы наблюдали, как такое пойло –
сильнее пара, круче преисподней! –
бедняг варило и валило набок.
Я понимаю: после очищенья
приятно снова грязи нахлебаться –
так, чтоб понять, как много было места
в душе погибшей и убитом теле,
не чуткого до бани ни к чему.
Но разве и без этого неясно –
пока не затошнит! – что есть желудок?
К чему нужны излишества такие?
Так и они, бедняги!
Каждой клеткой
они вновь торопились хапнуть больше
и одурманиться, как будто можно –
хоть бы и так! – но обмануть себя,
а, может, Смерть, как раньше Жизнь, бывало,
надрать таким сомнительным «макаром».
Я не сужу, – я их судить не вправе.
Судья им – Бог. Мне только очень жаль,
что все они такими же остались,
как будто не прожили целой жизни,
и смерть их ничему не научила!
А что же мы? А мы – опять в парилку!
(Она уже нам как родная стала.)
И черт поддал! И адский пар повеял,
как будто сто иголок пихты в глаз,
остатки ледовитого кошмара
вгоняя внутрь остуженного тела,
и в нас столкнулись Арктика и зной,
взрываясь от восторга встречи паром!
(Мы тоже хохотали от восторга,
когда пылала дружно наша кожа,
надетая на ледяной скелет.)
Перегреваться – всем! – небезопасно.
И мы прошли в чистилище из ада,
как новые прокатным станом рельсы,
и прыгнули в бассейн – как будто бомбы!
(Вода в бассейне вздулась, закипела –
и испарилась вся под потолок.)
Вот так и бродим мы туда-обратно,
такая уж нам выпала судьба:
из-за ошибки чьей-то не попасть,
не
