стал пить чай. Корделия поймала себя на мысли, что смотрит на него с беспокойством ребенка, словно надеется, что сможет заинтересовать его. Пауза затянулась. Она поинтересовалась:
– Вы сказали, что в первом письме прозвучала угроза. Вы намекаете, что его содержание было двусмысленным? Какую именно форму принимают эти угрозы?
– Это письма, напечатанные на машинке. На разных машинках, на первый взгляд. Каждое послание сопровождается маленьким изображением гроба или черепа. В каждом содержатся цитаты из пьес, в которых играла моя жена. Все цитаты так или иначе связаны со смертью: страхом смерти, смертным приговором, неизбежностью смерти.
Повторение этого загадочного слова давило на нее. Но ведь ей только показалось, что он произносил его с неким язвительным удовлетворением? Она спросила:
– Однако конкретных угроз в ее адрес не поступало?
– Она расценивает эти намеки на смерть как угрозу. У нее чувствительная натура. Такими и должны быть актрисы, насколько я понимаю. Они нуждаются в любви и восхищении. А текст посланий звучит совсем не дружелюбно. У меня с собой есть кое-какие письма, которые она сохранила. Но самые первые отправились в мусорное ведро. Вам же понадобятся доказательства.
Он открыл портфель и достал пухлый конверт из манильской бумаги, выудил из него кучу маленьких листочков и принялся раскладывать их на столе. Корделия тут же узнала этот тип бумаги – популярная, но не самая качественная белая писчая бумага, которая продавалась в трех форматах вместе с подходящими по размеру конвертами в тысячах канцелярских лавок. Отправитель был бережлив и выбрал самый маленький формат. На каждом листочке красовалась напечатанная цитата, над которой на расстоянии дюйма нависал либо маленький вертикальный гроб с текстом «Мир праху твоему» на крышке, либо череп и кости. Ни первый, ни второй рисунок не имели особой художественной ценности, оба больше походили на эмблемы без претензии на точное воспроизведение реальных объектов. С другой стороны, их рисовал человек с уверенной рукой и развитым чувством прекрасного, а это позволяло предположить, что он неплохо управлялся с пером или – в данном случае – с черной шариковой ручкой. Под костлявыми пальцами сэра Джорджа белые листы бумаги с черными картинками перемещались и перетасовывались, как карты перед какой-то зловещей игрой, цель которой состояла в охоте за цитатами из капкана убийцы.
Многие цитаты оказались знакомыми, эти слова легко бы вспомнил любой человек, читавший Шекспира и поэтов времен Якова Первого и любивший размышлять над упоминаниями о смерти и ужасах пребывания на смертном одре в английской драме. Даже читая эти строки сейчас – в сокращенном варианте и в обрамлении ребяческих рисунков, – Корделия чувствовала их мощь и ностальгический настрой. Большинство цитат было из Шекспира, и автор, разумеется, не упустил самого очевидного. Пока самым длинным (ну разве отправитель мог перед этим устоять?) был мучительный монолог Клавдио из «Меры за меру»:
Но умереть, идти – куда не
