спешился, передал повод Лентяя Конраду и двинулся по улице. Хорошо, что дождя давно не было, а то бы в грязи утоп.
Если б я был во дворе Веллвуда, люди бы расступились, чтоб пропустить меня. Но здесь по большей части не знали, кто я. Да и одет я был не пышнее, чем Конрад с Рэнди, отец щегольства не поощрял. Поэтому пришлось проталкиваться, орудуя локтями и расправив плечи. Кто-то брякнул насчет «наглого щенка, который прет поперек приличных людей», но я уже ходил через городскую толпу и знал, что этим все и ограничится. Кошелек, конечно, срезать могут, но у меня не было с собой кошелька, и я без страха продвигался вперед.
Но мне так и не удалось увидеть, что там в точности произошло с возом, можно ли было его сдвинуть и оставалось ли места довольно, чтоб пропустить всадников.
Не знаю, что заставило меня повернуться в тот самый миг, когда что-то острое кольнуло меня в бок. Уроки Наирне, на тех самых боках проигравшего все возможные варианты ударов? Или промелькнувшее в памяти лицо Давины, смотревшей так, будто хотела о чем-то предупредить? Так или иначе, я дернулся, отпихнув того, кто был рядом, и лезвие, вместо того чтобы войти между ребрами, скользнуло по ним. А я успел схватить руку, державшую кинжал. И лишь потом увидел того, кто меня ударил.
Плотный мужчина на голову выше меня. Коричневый суконный кафтан, берет без пера и плащ, слишком длинный и плотный для такого солнечного дня.
А больше я ничего не успел рассмотреть, разве только что глаза у него были слишком близко посажены к переносице.
Сам не знаю, почему я не заорал и не позвал на помощь. Наверное, потому, что не привык бояться. А от Наирне во время наших учебных боев получал больно и основательно.
Однако этот кинжал был не учебный, не деревянный и не затупленный. Человек в плаще снова занес руку, несмотря на то что я не отпускал его запястья. Но он был уверен, что легко может меня стряхнуть. Ведь он был гораздо сильнее.
Я не думал тогда о наставлениях Наирне. Тот вколотил их в меня так, что думать не нужно было. Я просто делал так, как нужно было поступать, когда противник больше и тяжелее. Нырнуть, уйти в сторону, чтоб его тяжесть обернулась против него. Тогда, учил Наирне, нападающий может напороться на собственный клинок.
И случилось так, как говорил Наирне. Он только не говорил, как гнусно чавкает плоть, когда в нее погружается металл.
По самую рукоятку.
Человек в суконном камзоле и с кинжалом в животе сложился и упал в грязь у моих ног. И я вдруг почувствовал, что кругом свободно. Люди расступились. Но не разбежались. Как будто издалека я слышал:
– Мальчишка на почтенного господина напал!
– Зарезали! Господи, спаси и помилуй нас!
– Держи убивца!
– Что ты брешешь! У него и оружья-то нет!
– А что у него рука в крови?
Оружие у меня было. Тоже кинжал. Но я не вынимал его из ножен. А рука у меня и вправду была в крови. Но я не знал, чья эта кровь.
Лишь
