аппарат заглючило, как при долгом кружении на одном месте. Там, где был асфальт, теперь стена дома, там, где была стена дома, – ночное небо и фонарь. Ремень натянулся, удерживая меня, – потому что я уже нависал над рулем. «Митсубиши» успел нажать на тормоз и сильно сбросил скорость при торможении, но это не помогло. Впившись лебедкой в зад «Розенбаума», он приподнял его вверх и только после этого стал плющить, еще больше вжимая в натерпевшийся «ягуар». Теперь смятая крышка моего капота была и вовсе на стороне водителя, а сам водитель висел в воздухе на ремне.
С моего лба обильно тек горячий пот, оказавшийся алого цвета. Я посмотрел в услужливо поднырнувшее под лицо в этом перекривившемся пространстве треснувшее зеркало заднего вида и обнаружил, что у меня выбит глаз – в черной впадине торчит осколок стекла, ах нет, это просто веко, веко закрыто, а на нем, едва оцарапав, действительно, осколок, да не стекла, а зеркала. Я сколупнул его, обнаружив, что все цело – и глаз, и веко, и ногами двинул, и руки болели, и Розенбаум пел.
Водитель «ягуара» отстегнул ремни, выполз из-под обломков и встал, пошатываясь. Помотал головой. Я смотрел на него с симпатией: после того, что мы только что пережили, у меня возникло чувство, будто я знал его всю жизнь.
Я потянул за ручку двери, и весь механизм: замок, отпирающее устройство – все это просто вывалилось, как вставная челюсть из мертвеца. Дверь от удара перекосило настолько, что в ее нижнем углу оказалась щель в сантиметр, а на месте петель образовалась гармошка из искореженного металла – открыть это можно было теперь только автогеном. Лобового стекла не было, но боковое осталось, и именно через боковуху я решил выбираться – потому что по капоту можно было лишь скатится на «ягуар», обильно присыпанный моим стеклом и смоченный кислотой из расплющенного аккумулятора вперемешку с раскаленным маслом и еще черт знает чем.
Я взялся за весло крутилки, опускающей стекло, и крутанул несколько раз. Стекло закрипело, опускаясь в смятую дверцу, и застряло на двух третях пути. Я полез через щель, обнаруживая, что тело, смоченное кровью и потом, протискивается в узкие щели куда лучше, чем сухое тело. Я уже освободил голову, плечи и верхнюю часть туловища и зацепился только за что-то ногой, которая все не хотела доставаться из арки с педалями, и висел так, шевеля ногами. Водитель «ягуара», отряхнув и одернув пиджак, обошел коротким кругом своего искореженного винтажного зверя, приблизился ко мне – я запрокинул голову и успел, кажется, сказать: «Жив».
Вместо ожидаемого вопроса, все ли во мне цело, этот невысокий мужчина в темном пиджаке и белой рубашке, с черными вьющимися волосами над высоким лбом, отвел руку назад и вверх и дал мне вот так, с размаху, кулачком по челюсти. Удар был несильным, но царапнул по щеке его перстень. Я задохнулся от неожиданности. А этот отошел к своему искореженному сокровищу и повернулся спиной. И разом вспомнилась во всех подробностях странная гонка. И захотелось крикнуть: «Что
