>
Если телефон был огорчением, то окно – бальзамом. Пусть оно и не исцеляло полностью, но все же утешало своей привычностью.
Небо было серым и грозило дождем. Или дождем со снегом. Или ледяной крупой. Грунтовая дорога была покрыта жидкой грязью. На мокрой траве тут и там лежали клочья снега. Жители, выгуливавшие собак, шлепали по грязи в резиновых сапогах, уповая на то, что несколько слоев одежды не подпустят апрельский холод к их коже, не позволят пробрать до костей.
Это было невероятно. Пережив очередную лютую канадскую зиму, они почему-то неизменно становились жертвами ранней весны. Виновата была влажность. И перепады температуры. И иллюзорная надежда, что уж на этот раз погода наверняка будет помягче.
Лес за окном стоял, как армия зимних призраков, скелетов с болтающимися на ветру конечностями, которые клацали, ударяясь друг о друга.
Над трубами старых домов, обитых вагонкой, построенных из плитняка или кирпича, вился дымок. Словно сигнал, посылаемый какой-то высшей власти. Чтобы прислала помощь. Прислала тепло. Прислала настоящую весну, а не эту ужасную мешанину слякоти и мороза, дней-дразнилок. Дней снега и тепла.
Апрель в Квебеке – месяц жестоких контрастов. Месяц безупречных послеполуденных часов, проведенных под ярким солнцем, сидя за столиком с бокалом вина, и снегопадов на следующее утро. Месяц проклятий сквозь зубы и сапог в корке грязи, замызганных машин, собак, вывалявшихся в месиве из земли и снега, а потом отряхивающихся. Отчего каждая входная дверь покрывается грязью. И стены. И потолок. И пол. И люди.
Апрель в Квебеке – это климатологический дерьмопад. Мозгосрач эпических масштабов.
Но то, что происходило за большими окнами бистро, было цветочками по сравнению с тем, что появлялось на маленьком экране телефона Клары.
Стулья Клары и Мирны стояли близко к камину, в котором потрескивали поленья, отправляя в дымоход порхающие янтарные звездочки. В деревенском бистро пахло дымком, кленовым сиропом и крепким свежим кофе.
«Клара Морроу переживает свой коричневый период, – читала Мирна. – Сказать, что ее последние предложения – говно, было бы несправедливо по отношению к фекалиям. Будем надеяться, что перед нами всего лишь период, а не конец».
– О-хо-хо, – сказала Мирна. Она положила телефон на стол и накрыла ладонью руку подруги. – Merde.
– Tabernac[3]. Кто-то из отдела особо опасных преступлений прислал ссылку. Вы только послушайте.
Другие агенты в конференц-зале повернулись к нему, пока он читал с экрана своего телефона:
– «Сегодня первый день Армана Гамаша в Квебекской полиции, куда он вернулся после девятимесячного отстранения, последовавшего за рядом необдуманных, пагубных решений».
– Пагубных? Это вранье, – сказал один из полицейских.
– Вранье, которое ретвитят сотни людей.
Другие агенты и инспектора достали свои телефоны и принялись водить пальцами по экранам, поглядывая на дверь. Чтобы убедиться…
Часы показывали без одиннадцати минут восемь, и сотрудники отдела по расследованию убийств собирались на регулярное понедельничное совещание для обсуждения текущих расследований.
Впрочем, в сегодняшнем совещании было что-то не так. Как и в сегодняшнем утре. Зал был наэлектризован – все пребывали в нетерпении. А то, что они увидели на экранах своих смартфонов, еще больше повысило напряжение.
– Merde, – пробормотал один из агентов. – «Достигнув вершин власти в качестве старшего суперинтенданта Квебекской полиции, – начал читать он, – Гамаш не замедлил злоупотребить ею. Он намеренно выпустил на улицу катастрофическое количество опиоидов. После проведенного расследования его временно отстранили».
– Они понятия не имеют, о чем пишут. Однако это не так уж плохо.
– Вот тут дальше: «Его следовало как минимум уволить. Возможно, судить и посадить в тюрьму».
– Ух ты.
– Что за безумие! – воскликнула одна из полицейских постарше, она схватила телефон и стала читать сама. – Кто пишет подобную чушь? Они даже не упоминают о том, что он изъял все наркотики.
– Конечно не упоминают.
– Надеюсь, он этого не увидит.
– Шутишь? Непременно увидит.
В зале наступила тишина, только слышалось тихое постукивание пальцев по смартфонам. Похожее на шорох омертвевших веток на ветру.
Все читали, бормоча себе под нос слова, которые их предки почитали священными, но которые теперь превратились в ругательства. «Tabernac. Câlice. Hostie»[4].
Один из полицейских постарше
Франкоканадское ругательство. Произошло от церковного слова «tabernacle» – «скиния».
Чаша. Облатка
