душистого укрытия, чтобы увидеть, что окно в ее комнате уже закрыто изнутри… да и все равно, пожелай она оказаться снова на карнизе, ей пришлось бы взлететь.
Она растерянно огляделась, вынимая из волос листья и древесную труху, и вдруг с изумлением обнаружила, что соловей-то все еще поет! И, движимая тем самым нерассуждающим любопытством, которое заставляет людей совершать судьбоносные поступки, она вошла в белоснежные, благоухающие заросли черемухи и уже через несколько шагов увидела того, кого искала.
Только это был не соловей.
Она увидела высокого мужчину – черного, как черная тень стволов, тонкого и стройного, который стоял, сложив руки у рта, и высвистывал те самые томительные соловьиные трели, которые выманили Машу в сад.
Его лицо недолго пряталось во тьме: лунный луч проник сквозь ветви, и Маша разглядела малую свистулечку в руках незнакомца. Да нет, почему же незнакомца? Ведь это был Бахтияр!
– Tы! – возмущенно выкрикнула Маша, и Бахтияр, сильно вздрогнув, открыл свои самозабвенно зажмуренные глаза. – Это не соловей! Ты свистел? Зачем?
Он не сразу смог ответить, глядя расширенными черными глазами в ее разгоревшееся лицо. Потом разомкнул губы:
– Да так… свистел, как бюль-бюль[4]: думал, может, высвищу какую-нибудь себе пташку… слетит она ко мне со своей веточки. Вот видишь – и высвистел.
– Я не к тебе, – заносчиво промолвила Маша, – я только поглядеть, кто тут заливается.
– Я и заливаюсь, – ответил он, – значит, ко мне.
Она дернула плечом от этой наглости, и вдруг пришло воспоминание, что Бахтияр был не только свидетелем, но и соучастником ее недавнего унижения, – и Маша резко повернулась, собираясь уйти.
– Что ж ты не на балу? – спросил Бахтияр. – Гости еще не разъезжались. Пляшут в честь твоего счастья, а ты…
При слове «счастье» Маша содрогнулась. Счастье, любовь не для нее… не для нее!
– Зазябла, джаным?[5] – тихо промолвил Бахтияр, делая к ней шаг. – Вели – согрею…
Она только глазами на него повела, только глянула – а он вдруг рухнул на колени, обхватил ее ноги и, не успела ошалевшая от неожиданности Маша даже пискнуть, принялся покрывать поцелуями ее бедра, живот, и губы его опаляли ее кожу даже сквозь ткань.
Помутилось в голове…
– Помнишь, говорил – покажу счастье? – хрипло прошептал Бахтияр, проворно вскочив. – Показать, скажи?
Страшно Маше стало, жутко. Словно ступила на талый ледок – знает, что рухнет, не может не рухнуть, уж и трещинами он весь пошел! – а безрассудное сердце манит идти дальше, еще дальше… Бахтияр склонил к ней лицо, выдохнул жарко: «Не бойся, русская роза!» – прямо в ее дрожащие губы. А потом накрыл их своими губами.
Вдруг холод пробежал по плечам, и Маша осознала, что Бахтияр спустил с ее плеч рубашонку. А вдруг кто-то забредет в эти заросли
Соловей (
Душенька (
