собственное имя, потому как некому было его назвать, да и не стала бы она представляться первому встречному. Имя – одно из немногого, что у неё осталось.
Однако скоро её добровольное изгнание заканчивалось, ближайший город находился на расстоянии в день пути. Девушка хорошо знала окрестности, ибо сюда забиралась не раз. Ещё несколько часов в дороге, и взору откроется кажущийся игрушечным с высоты отвесного обрыва, что преградит ей путь, Акайд. Она могла легко обойти город и войти с севера, не утруждаясь опасным спуском, но об этом не могло быть и речи. Она надеялась собраться с мыслями и приготовиться ко встрече с людьми после больше чем годового уединения. Тогда она ушла, не сказав никому из живых ни слова, да и мало кому из них было, пожалуй, до неё дело. Как и ей до них, ровным счётом. Единственный человек, которого она по-настоящему ценила, сгинул тогда навеки. Учитель ушёл из её жизни так же неожиданно, как и появился, оставив о себе добрую память и жестокую боль. Нельзя было ей поделиться этой болью ни с кем из людей, болью, что теперь покоилась на дне её тёмных глаз.
Учителю не понравился бы затянувшийся траур. При мысли об этом девушка тяжело вздохнула и подставила лицо золотистому свету осеннего солнца. Здесь, в Нетронутых землях, как и во всем Предгорье, зима приходит внезапно, но держится недолго. Трава ещё не успела и пожелтеть как следует, но близящийся мороз, способный ударить в любую минуту, убьёт её до будущей весны.
Ноги девушки, обутые в крепкие дорожные сапоги, начали ныть от долгого перехода, а обычно чуть заметная хромота усилилась. Она явно слишком самонадеянно решила преодолеть оставшийся до акайдского обрыва путь без привала. Тело требовало отдыха, и девушка милосердно согласилась. В конце концов, вечерний Акайд не менее живописен, чем предрассветный, а если сделать привал сейчас и попытаться заснуть, к вечеру следующего дня она как раз будет на месте.
Девушка устроилась под одним из исполинских дубов, стоящих здесь редко и отбрасывающих рассеянные тени. Вокруг было тихо, насколько это возможно в мире, где ни на секунду не умолкает торжество жизни. Она с трудом высвободила свою правую руку из рукава плотного дорожного плаща варёной кожи и придирчиво осмотрела. Следов от необычного ожога, природа которого осталась ей неведома, практически не осталось. Вот только чувствительность возвращалась до обидного медленно. Поначалу она вообще вполне обоснованно опасалась больше никогда не держать в этой руке оружие, что создало бы в её защите существенную брешь. По счастью, страхи девушки не оправдались, рука больше не висела безжизненно, а кончики пальцев так вообще стали как прежде, способные ощупью различить породы дерева или обработку металла. Интересно, знал ли о подобных ранах её Учитель? Наверняка. Но, Великий, как много он не успел ей рассказать!
Девушка закуталась поплотнее в плащ, не став даже разводить костёр. Слишком хотелось ей поскорее уснуть и, проснувшись, продолжить свой путь. Ночью пошёл дождь, бесцеремонно разбудив её, залившись за шиворот, но прежде девушка успела увидеть во сне огонь, весело потрескивающий в камине, а рядом – огромную добрую собаку, уютно устроившуюся у ног.
Хмурая и продрогшая, низко надвинув на лицо капюшон, она двигалась вперёд, и уже к полудню впереди замаячила привычная местность. Вот дуб, под которым она несколько лун училась самодисциплине. А на этой прогалине ей впервые удалось зацепить Учителя кончиком меча. Мыслимо ли, что наставник ей поддался? Кто знает…
И вот уже её сапоги не оставляют следов на плодородной чёрной земле, а упорно шагают по каменистой насыпи. Солнце стоит в зените, полы плаща путаются под ногами, снять бы его, но нет – промедление смерти подобно. Что это впереди – не начинается ли там заветный обрыв? Она знает ответ. Она срывается на бег. Где ты, Акайд, принёсший мне счастье и затмившее его горе? Она уже бежит так, что ветер свистит в ушах. Где ты, Акайд, отнявший у меня Учителя? Он был смыслом моей жизни, он спас меня, а ты низверг его в бездну небытия. Что это: опять зарядивший дождь хлещет по лицу или непролитые слезы наконец нашли выход?
Она почти добежала, почти лицезрела Акайд, почти вдохнула отдалённый запах жилища людей, когда встала как вкопанная. Она увидела человека раньше, чем того желала. Растрёпанная, с размазанной по щекам дорожной пылью и полной неразберихой в мыслях, она была совсем не готова ко встрече. Мужчина вырос совершенно неожиданно и непонятно, откуда. Насмешливо приподняв брови, он уставился ей в лицо. Мгновенно поднявшаяся ярость высушила слезы. Как смел этот ничтожнейший слизняк быть здесь, смотреть на неё и мешать ей поприветствовать Акайд так, как ей того хотелось? Как смел он стоять с насмешливым выражением на своей омерзительной физиономии? Кто он вообще такой, чтобы осквернять своим присутствием священное для неё место, где они часто беседовали с Учителем?
Её всклоченный вид и гневно сузившиеся глаза, похоже, забавляли незнакомца. Он смирно стоял, вглядываясь в девушку, и даже не пытаясь скрыть усмешки. С трудом она обуздала свою непомерную ярость. Право слово, не бросаться же было от незнакомца наутёк. За год человеческая речь ей успела как будто позабыться,
