хотя бред, бред, конечно. – Кто убил-то?
– Я! – Лошадь стукнул себя кулаками по коленкам, отчего из пивной банки в его руке полетели хлопья пены. – Я и убил!
Потом Лошадь с трудом поднялся, скомкал в кулаке пивную банку и выбросил в кусты. Не оглядываясь, зашагал прочь. Но метров через десять передумал. Свернул к кустам, расстегнул брюки и в ожидании мочеиспускания воздел руки и закричал небесам:
– Я убил голубку!
Глава 6
Высокие дубовые двери института распахнулись, и на пороге появилась Аглая. Ее обнимал за плечи какой-то мужик, немолодой, но по-молодежному модно одетый. На нем были узкие брюки, открывавшие щиколотки, свободный кардиган, пышный шарф, а на голове – камуфляжных цветов бейсболка с надписью Wu-Tang Clan. На шаг отставая от них, но что-то нашептывая Аглае на ухо, семенила молоденькая девушка в мусульманской одежде. Платье и хиджаб на ней были розовые и расшитые пайетками. Аглая указала своим спутникам на Елисея и что-то пояснила мусульманке и мужику из «Ву-Танг Клана». Те радостно закивали. Следом за их троицей из дверей повалили еще студенты. И Елисей пошел знакомиться.
Мужик в бейсболке, когда Елисей приблизился и катаракта перестала мешать ему различать лицо, оказался Матвеем Брешко-Брешковским, лучшим, во всяком случае самым известным, психологом, специалистом по подростковому суициду, основателем знаменитого благотворительного фонда «Живи» и прочая и прочая. Администрации института следовало отдать должное – пригласили звезду. Елисей много раз слушал его выступления по радио, был подписан на его подкасты, читал несколько интервью с ним и пару раз жертвовал его фонду деньги.
– Здравствуйте, – Брешко-Брешковский улыбнулся, взял в обе руки руку Елисея и долго не отпускал. – Вы папа Аглаи! – он не спрашивал, он утверждал. – Елисей, можно без отчества? А меня просто Матвей.
Елисей не успевал отвечать.
– Это хорошо. Это очень хорошо, что вы с ней рядом. Поверьте мне, я знаю. Я пережил то, что переживает сейчас Глаша. Я был подростком, когда покончил с собой мой старший брат. Это было страшно. И страшней всего было то, что я испытывал острейшую боль, а люди вокруг меня не испытывали никакой боли. Или не испытывали такой боли, какую испытывал я. Кроме горя утраты, я испытывал еще и глубочайшее одиночество. Это страшно.
Елисей, руку которого Брешко-Брешковский все еще удерживал в своих мягких ладонях, оглянулся и увидел, что студенты выстроились полукругом и слушают. И Брешко-Брешковский хорошо говорил.
– Представьте себе, я был всеобщим любимцем, мальчиком из хорошей семьи, талантливым, подающим надежды, но в день, когда погиб мой брат, весь мир как будто отвернулся от меня. Мама была сражена горем. Отец покинул семью, не в силах выдержать царившую в доме атмосферу траура. Во дворе, в школе товарищи звали меня играть в веселые игры и совершать шалости. Представляете, каково это – быть приглашенным на день рождения к красивой девочке на вторые сутки после похорон брата? Глупость или бестактность с ее стороны? А ведь именно это со мной и произошло. Это было невыносимо. Я оскалился. Я огрызнулся. Я готов
