да, но что стало с его сущностью, сознанием или, скажем, душой? К какому потаенному знанию приобщился он там, в лязгающей тьме?
Бригадир стоял на краю Поповского поля у скошенной полосы, привалившись спиной к теплому капоту «газика», и смотрел, как божия коровка переползает с голенища кирзового сапога на галифе.
– Божия коровка, полети на небо, принеси мне хлеба.
Черного и белого, только не горелого,
– негромко напевал бригадир, разминая в пальцах сигаретку без фильтра.
Тревожно загудел комбайн. Бригадир стряхнул с галифе жучка и посмотрел на поле. Плыли по волнам пшеницы красные корабли хлебоуборочных машин, оставляя на жнивье золотые стожки. Вращалось мотовило, ерзали шнеки, тряслись соломотрясы, летела по ветру труха. Страда шла своим чередом, но гудок все не смолкал. И тут бригадир заметил, что машина звеньевого остановилась на той стороне поля, возле деревенских огородов. А Валера, наверное, сидел в кабине и без перекура лупил по клаксону… Вот, комбайн Игоря Сковороды поравнялся со звеньевым и тоже встал. Прищуря глаза, бригадир разглядел, как сверкнуло розовым блеском стекло в распахнувшейся дверце кабины и, как Игорь стал быстро спускаться вниз по лесенке. Бригадир сунул так и не раскуренную сигарету в пачку, забрался в «газик» и погнал по полю. Когда он приехал, все звено, все пять комбайнов уже стояли рядком. И «буханка» ремонтников была тут как тут. Мужики толпились возле машины Валеры Борисенко, вдумчиво курили и слушали, как пророчествует дед Селивантий.
– Чего стряслось, мужики? – спросил бригадир подходя.
– Да вот, Афанасич, сам погляди, – сказал Борисенко, отодвигаясь в сторонку.
– И увидел я, как Агнец сломал печать, – вещал между тем дед, потрясая скрюченным желтоватым пальцем. – И огромная звезда упала на треть рек и источников. Имя звезды было полынь.
– Давай, дед, жги! – подначивали покалеченного деда комбайнеры.
Бригадир стоял и смотрел. На поле, перед самой жаткой комбайна звеньевого была странная плешь. Пшеница там не росла, и ромашки тоже не росли, и ничего не росло. Посреди это плеши на черной земле лежал скелет человека в полуистлевшей фашисткой форме. Рядом стоял сильно ржавый пулемет, а от пулемета к запястью мертвеца шла покрытая ржавчиной цепь наручников.
– Почернело солнце и стало, словно власяница, и вся луна стала кровавой. Звезды небесные попадали на землю, как крыжовник…
– Ты, дед, меня не зли, – посоветовал бригадир Селивантию.
Откуда-то появился Вовка Отрощенко, ухватил деда за ворот пиджака и увел от греха подальше. Дед почти исчез на горизонте, но вывернулся-таки из стальных рук ремонтника и погрозил комбайнерам своим искривленным пожелтевшим пальцем.
– Неразумные, попомните еще слова мои! – пообещал Селивантий. – Говорю вам, грядет час Черной Страды!
Отрощенко
