бранятся вполголоса – это чтобы меня с адмиралом не потревожить, все из себя по – чалдонски деликатные. Я под форточку выходил вазелин над свечкой мешать с хлороформом (нечего Колчаку нюхать и морозом дышать тоже нечего), так они залюбопытничали, каво тако вонькое, спрашивают меня, небось для аммирала, я суровую чекистскую рожу скроил, для него, говорю, для болезного – засомневались: да вы ш всешки полегше ба, Самойла Гдалыч, хучь и аммирал, а всешки полегше… Ну да, в навозную теплую кучу ревматика по шейку затолкать – старый сибирский способ, не шучу – это будет полегче, вне сомнения, да где же бедному и голодному чекисту навозу-то столько найти! Заржали, сволочи!.. Дак со всем уваженьем сичас накладем… – предлагают…
И кто это ко мне рвется, скажите на милость? Неужели Бурсак, вот нечаянная радость, морду принес, вроде он повизгивает: пропустить! Как я есть комендант! Пропустить!..
– Камандат тюремный, – подтвердил Потылица, с готовностью привстав – велите прогнать, товарышш Шшудновский?..
Бурсак, видите ли, дорогие мои потомки, пользуется всеобщим уважением!
А уж как я его люблю…
– Ни в коем случае, – ухмыляюсь – эй, – зову – Береле, ком цу мир а пур велт, мамзер, то бишь прошу тебя пожаловать… – (на самом деле "поди сюда на пару слов, бляжий сын"), потому что Бурсак хотя такой же Иван и такой же Бурсак, как я Вера Левченко, извиняюсь, Холодная, по-еврейски он понимает с задержками. Звать его, уже было мной сказано, Берл, а фамилия у него Блатлиндер – и язык у меня просто чешется вместо 'т' сказать 'д' с мягким знаком, извиняюсь еще раз. Вот откуда он вылез, такой поц (хрен)? С какой каторги его взяли на нашу бедную голову?.. И большевик он, как я, и как я – еврей… Хавер (товарищ) Ваня, ой-ой-ой…
Нашелся товарищ, счастья нам привалило, евреи! А глик от им гитрофен, игудем…
– Я имею тибе сказа-ать, Шмуль, – говорит мне этот якобы Бурсак, до замужества с революцией Блять… извиняюсь опять, линдер: на ножонках рахитических меховые сапоги не по размеру, на сутулых плечиках кожаная куртка с мехом, прогуталиненная насквозь, за версту разит, знаю-знаю, сколько кресел ободрано для модных его туалетов, губешки облизывает, лысиной сверкает – не иначе кипы не носил… – и по сторонам глазенками зыркает, зыркает, все рассмотрел, особенно шелковые адмиральские подштанники… – Я имею вопрос! – повторяет значительно – Чито для-я мадам Тимиро-овой есть у тибе переда-ать?.. Мада-ам спра-ашиваит, ка-ак ее Ка-алчак?..
Ну, сам напросился.
Я от радости просто вздохнул полной грудью, а чей-то, уточнять не будем, Колчак – наоборот, задохнулся и скорей нос в одеяло, чтобы, значит, продолжать это удушливое дело. Я ему руку под одеялом украдкой прижал, он вроде понял: лежит смирно…
– Реб Берл, – говорю ласково – ну разве вы не имеете видеть?.. Побойтесь Бога, реб Берл! И если мадам спрашивает, как ее Колчак, то вы скажите таки той мадам, что ее Колчака допрашивают…
Гляжу, стал Бурсак фиолетовый, как баклажан!
– А
