style="font-size:15px;"> Как это так с ученой сумкой?!
– Товарищ революционный партизан Потылица, спасибо вам сердечное, коммунистическое, – запихиваю в пасть шанежку. Ух… Горячая! С картошечкой… Объедение! – А шала што – нэ. ту? Сала?..
Я ведь Попову сало заказывал, если помните?
Бедный партизан, семнадцати лет от роду, просто рот разинул.
– Самойла Гдалыч… Вы ш иврей… Вы ш не кушаете…
– Ну что за антисемитская дискриминация?… Уже и сала бедному еврею нельзя, как при старом режиме. Константин Андреич себе продуктов взял?
– Я отделил… И барыне отнес… Ой и красивая барыня! И бельишку принес с одевалом и бинтами. Во, в корзине все. Самойла Гдалыч… Мне б одним глазком! – Смотрит умоляюще сверху вниз, а как ему еще смотреть, мальчику колоссальному… – На абмирала поглядеть…
Устами младенца… Как бы у нас адмирал того… Совсем не обмер…
– Зоосад нашел, укротитель! Пойдем, поможешь мне, – ухватил я партизана за лапку и в кабинет заволок – он едва успел корзину с пола взять.
И спросить, как у него водится, что такое зоосад, антисемитизм и дискриминация, не смог. Хотя запомнил обязательно – знаю я его, настойчивого…
– Здоровьичка вам… – настойчивый говорит, у самого глазки васильковые совершают пробежку по лбу, у Колчака его сапфировые тоже показывают, что их увеличительные способности еще далеко не исчерпаны. Вполне его понимаю! И мои глаза при виде Семена Матвеевича помчались скорей знакомиться с затылком.
Вот как вы себе думаете, какой этот мальчик вырастет?.. У него плечи моих не уже, а выше он меня на голову.
– Ох ты батюшки, – говорит мальчик, в полтора шага подходит к дивану, решительно извлекает из корзины сверток и начинает разматывать… – Ваше, значит, – говорит – благородье абмирал, вы молочка кушаете? Не сумневайтесь, хорошее. Во, тепленькое ишшо… Кушайте, – говорит – на здоровье. А баньку я истопил! И редек сичас натру, есь у меня! От ломотки костяной способствует! И ишшо с медом…
Видите, какой многообещающий ребенок?!
– Господи помилуй, молодое комиссарское переиздание, – охнул Колчак, поспешно запивая потрясение молоком из бутылки и, кто бы сомневался, поперхнувшись. Понимаете, почему он ужасно тощий?.. Ему что-нибудь, неважно что, только в рот попадет – он сразу давится… Молоко в чашку налей, шлимазл, хотел я Потылице указать, а тот, гляжу, сам руки моет (ну прямо как еврей) и стакан берет, переливает. Колчак беспрекословно опустил в стакан нос, глотнул и закашлялся, верный своему долгу. Не иначе впопыхах носом пил…Перепутал…Колоссальный ребеночек осторожненько их – адмирала с посудой – придерживал (это пусть себе, это можно, вшей у Потылицы, чистюли известного, не водится, я проверял), сидя на корточках и гудел со смущением:
– Угошшайтеся, милости просим… Гураное молочко (это какое такое, я затревожился)… Оно-т ишшо луччее, чем коровье, ваше благородье господин абмирал! Оно здоровее…
– Гураны
