толку от этой жалобы не будет, и черкнул завиток росписи. Вскоре пришёл конвоир и повёл его по длинным тюремным коридорам, нарочно позвякивая связкой ключей, как бы предупреждая других охранников о своём маршруте. Лёвчик слышал ещё одно позвякивание, но с другими конвоирами и арестантами они не пересеклись. Один раз конвоир велел ему зайти в крохотное помещение, где с трудом можно было бы развернуться. Мимо прошёл кто-то, тоже позвякивая ключами. Конвоир отпирал и закрывал после Лёвчика решётчатые двери, каждый раз приказывая ему встать лицом к стене. Они поднялись по крутой металлической лестнице на один этаж и, пройдя через две решётчатых двери, подошли к камере. У камеры спиной к решётке был прикован цепью за сведённые вместе руки молодой мужчина. Стоять ему приходилось, наклонившись вперёд лицом до уровня пояса. Закреплённая высоко цепь мешала поменять положение. Видно было, что держаться ему очень тяжело.
Лёвчик встал лицом к стене, а конвоир отпер камеру и посторонился, пропуская его внутрь. Спёртый воздух шибанул в нос, Лёвчик сморщился и даже начал пятиться назад, но, получив толчок в спину от надзирателя, пересилил себя и вошёл. Дверь захлопнулась. Провернулся ключ в замке, и Лёвчик стал оглядываться. Слева и справа от входа стояли трёхярусные нары, на которых, тесно прижавшись друг к другу, спали люди. Три горящие лампочки под потолком больше всего досаждали спящим на третьем ярусе, и они защищались от света как могли. Кто-то закрывал глаза рукой, кто-то, положив голову на руку, прятался под подушку. Несколько человек храпели, кто-то во сне пускал кишечные газы. Лёвчик оторопело замер у входа. По центру камеры тянулся вдоль нар дощатый стол. По обе стороны от него – длинные скамьи. Лёвчик присел на скамью, поставил на стол сумку с вещами и, уронив на неё голову, попытался заснуть. Однако сон ни в какую не шёл, несмотря на почти бессонную и наполненную неожиданными приключениями ночь. Он всё ещё был взбудоражен арестом, ему требовалось время, чтобы прийти в себя.
Кто-то спрыгнул с нар и прошел мимо Лёвчика к фанерной перегородке, справил нужду и вернулся на своё место. Через какое-то время Лёвчик всё-таки задремал, но каждый раз просыпался, если кто-то вставал по нужде. В семь утра приоткрылось маленькое окошко в двери, и зычный голос крикнул:
– Па-а-адъём!
Камера понемногу начала оживать. Выстроилась очередь к фанерной перегородке и умывальнику. Через полчаса открылась дверь, и в сопровождении конвоира двое арестантов втащили большую горячую кастрюлю. Ещё двое внесли ведро и хлеб. Конвоир выкликивал заключённых по алфавиту, и каждый получал из небольшого черпака горячую пшённую кашу, слегка желтоватую на вид, кусочек серого хлеба и горячую, слегка подслащенную жидкость из ведра, которую чаем назвать язык бы не повернулся. Получившие пайку рассаживались за столом, и вскоре камеру заполнил стук ложек о жестяные миски. Лёвчика в списке не оказалось. Конвоир велел дать ему порцию, что-то отметил в журнале и вышел. Лёвчик взял миску с кашей, в которую положил кусочек хлеба и,
