его учили с детства. Но время было и его другом. То время, пока он находился в карцере, Серый с дружками не могли его достать, и, следовательно, у него было время обдумать ситуацию и немного передохнуть перед следующей стычкой. В том, что она неизбежна, Лёвчик не сомневался. Ему уже приходилось сталкиваться со шпаной, и он не понаслышке знал их повадки. Шпана всегда брала на понт, запугивала потенциальную жертву, в ход шли и физическая расправа, и угрозы, а когда жертва была сломлена, её можно было доить и заставлять выполнять то, что от неё требовалось. Значит, придётся давать отпор. Интересно, сколько он сможет продержаться? Серый и тот мужичок, что объявлял гладиаторский бой, явно не были единственными, кого Лёвчику следовало опасаться. Был ещё как минимум тот, что нырнул Лёвчику под ноги. Последующая камерная жизнь явно не сулила ничего хорошего.
Лёвчик ходил и ходил по камере. Несколько раз он слышал, как кто-то касался двери, видимо, наблюдали за ним в глазок. Ему было всё равно. Если его определили сюда на сутки, значит, раньше никто и не придёт. Ничего предосудительного он не делал, значит, бояться не было смысла.
Наконец Лёвчик устал хлюпать по камере своими ботинками без шнурков. Ноги гудели, плечо ныло, губа саднила, оставалось ещё простыть в этом чёртовом карцере. Холод и промозглость начали въедаться в тело. Стали мёрзнуть кисти рук, которые Лёвчик пытался согреть под мышками. Потом замёрзли уши, и Лёвчик сначала растёр их, а потом понемногу грел, накрывая ладонями. Хуже было со спиной. Из камеры его увели в одной рубашке. В камере было душно. За завтраком он тоже согрелся, даже вспотел от чайной бурды и снял свитер. Потом драка. Чёрт, рубашка в крови и надорвана. Он даже не обратил сразу на это внимание. Ну, должно быть, у него и видок. За него, наверное, он и попал в карцер. Нужно передохнуть. Он попробовал опереться поясницей об откинутую полку и немного вытянуть прямые ноги. Полка была холодной, но, в отличие от стены, не влажной. Точнее, она не была идеально сухой, но всё же это было лучше, чем ничего. Долго так простоять было невозможно, ноги уже устали и ещё приходилось напрягать поясницу. Лёвчик опять принялся мерить шагами камеру. Он даже пробовал подпрыгивать вверх и хлопать себя левой рукой по правому предплечью, а правой по левому. Скоро он потерял счёт времени. Окна в карцере не было, под потолком была какая-то дыра в стене, видимо, отдушина. Лампочка светила ровно, и ей было всё равно, который сейчас час и что там, под ней, подпрыгивает и шаркает из конца в конец камеры промёрзший Лёвчик. Она была здесь хозяйкой и строго выполняла свою безжалостную работу. Она должна лишить арестанта ориентации во времени. Она должна вымотать его своим равнодушием, а если измученный арестант укладывался поспать на откидной полке, её задачей было посылать лучи во все щели, которые оставлял между руками и глазами бедолага, и раз за разом будить его, впиваясь в веки. Здесь и только здесь работяга-лампочка могла чувствовать себя солнцем! С той лишь разницей, что после заката солнце даёт людям передышку.
Наконец, на входной двери откинулась
