Льва VI) и 6 июня 913 года (смерть Александра)» (http: //chernov-trezin.narod.ru/Index.htm).
Второй договор Олега содержит обращение ещё ко всем трём императорам – Льву, Александру и Константину (а первый – к двум: «Цари же Леон и Александр заключили мир с Олегом…», поскольку Александр являлся соправителем Льва, хотя и с номинальными правами, но всё-таки был коронован самим Василием Македонянином ещё в 879 году и на момент смерти последнего, после недолгой опалы, оставался императором с царским титулом).
Об изменении воззрений Б.А. Рыбакова на образ князя Олега
Тем не менее, возвращаясь к основной теме, хотелось бы отметить, что, как водится у крупных учёных, взгляды Б.А. Рыбакова претерпевали эволюцию. Сказались ли и тут ветры перестроечных перемен, или в свете балто-славянской концепции А.Г. Кузьмина Борис Александрович вдруг тоже разглядел какие-либо новые повороты в вопросе происхождения варягов-руси, ибо скандинавское происхождение Олега не свидетельствует о том же относительно легендарного Рюрика и прочих «варягов»? Впрочем, А.Г. Кузьмин (1928–2004) в последних своих книгах сам высказывал касательно Олега часто взаимно противоположные и путаные мнения буквально на соседних страницах: «В конечном счете, не приходится сомневаться в том, что Олег пришел с Севера. И среди послов и купцов Игоря много имен, распространенных в Прибалтике, в том числе значительная группа имен “чудских” – эстонских…», а далее вдруг: «Само имя “Олег” явно восходит к тюркскому “Улуг” – имени и титулу, со значением “великий”. Имя это в форме “Халег” с тем же значением известно и у ираноязычных племен».
В 1987 году выходит ещё один фундаментальный, уже практически деидеологизированный труд академика «Язычество Древней Руси», где в седьмой главе образ легендарного Вещего Олега рассматривается куда более благосклонно (Рыбаков, 1987, с. 358–361).
Даже при беглом прочтении видно разительное отличие с приведёнными ранее цитатами из работ предшествующих лет того же автора:
«Начальную пору русского летописания не следует связывать только с христианством. В летописном творчестве, опирающемся на устные предания и эпические сказания, есть вполне определенная языческая струя, ярким примером которой можно считать известный рассказ о смерти князя Олега. Этому рассказу предшествуют восторженные строки, воспевающие Олега – победителя Византии, удачливого князя, обогатившегося различными трофеями. Резким диссонансом звучит рассказ о смерти этого норманнского конунга.
<…> Если хвалебные строки могут быть отзвуком придворных “слав”, сложенных, может быть, в варяжском окружении Олега, то продуманное повествование об исполнении пророчества волхвов идет из глубин русского жреческого творчества. Пророчество было сделано до похода на Византию; небывалый успех должен бы, казалось, его опровергнуть, но предсказание сбылось.
<…> Олег окружил себя жрецами из разных земель. Смерть ему предрек не волхв, а “един кудесьник”,
