счастием своим и самым бытием,Руководимы Ей средь мрака преткновений
Надежною стопой к блаженству мы идем.
Как Феб златый горит и мрак рассеевает,
Так ваше счастие в подлунной да сияет,
Чадолюбива мать!.. О сем к Творцу миров
Да будет Он для вас покров,
Надежда и спасенье.
Видно, что не везде выдержан ритм, но это ещё только начало, это учёба у других поэтов. К примеру, Иван Алексеевич Бунин признался, что, садясь за работу над поэтическими произведениями, выкладывал на письменный стол томики мастеров русской поэзии – Пушкина, Лермонтова, Тютчева. Неизвестно, чьи стихи брал за образец Тютчев, но его первые опыты путём постоянного совершенствования превратились в подлинные поэтические шедевры.
Под этим стихотворением дата не стоит, но, очевидно, написано оно тоже до окончательного переезда в Москву в Овстуге, как полагают некоторые биографы, с помощью учителя Фёдора Тютчева Семёна Егоровича Раича, поэта и переводчика, приобщившего своего ученика к античной и итальянской поэзии. Об учителе И.С. Аксаков писал: «Человек ученый и вместе вполне литературный, отличный знаток классической древней и иностранной словесности, Раич стал известен в нашей литературе переводами в стихах Вергилиевых «Георгию», Тассова «Освобожденного Иерусалима» и Ариостовой поэмы «Неистовый Орланд».
Семен Егорович Раич впоследствии был воспитателем Михаила Юрьевича Лермонтова и поэтессы, переводчицы и драматурга Евдокии Петровны Ростопчиной (в девичестве Сушковой), знаменитой хозяйки литературного салона.
С.Е. Раич
Фёдор Иванович Тютчев, по словам И.С. Аксакова, «чрезвычайно походил на свою мать, Екатерину Львовну, женщину замечательного ума, сухощавого, нервного сложения, с наклонностью к ипохондрии, с фантазией, развитой до болезненности». Иван Сергеевич отметил: «Отчасти по принятому тогда в светском кругу обыкновению, отчасти, может быть, благодаря воспитанию Екатерины Львовны в доме графини Остерман, в этом вполне русском семействе Тютчевых преобладал и почти исключительно господствовал французский язык, так что не только все разговоры, но и вся переписка родителей с детьми и детей между собой, как в ту пору, так и потом, в течение всей жизни, велась не иначе как по-французски. Это господство французской речи не исключало, однако, у Екатерины Львовны приверженности к русским обычаям и удивительным образом уживалось рядом с церковнославянским чтением псалтырей, часословов, молитвенников у себя, в спальной, и вообще со всеми особенностями русского православного и дворянского быта. Явление, впрочем, очень нередкое в то время, в конце XVIII и в самом начале XIX века, когда русский литературный язык был ещё делом довольно новым, ещё только достоянием «любителей словесности», да и действительно не был ещё достаточно приспособлен и выработан для выражения всех потребностей перенятого у Европы общежития и знания».
Раболепие перед французским было большой бедой для русского культурного слоя
