как Гамлет? – вставляет Мэтр Франсуа.
– Куда же он теперь? После бессмертия?… – сам себе бормочет Вергилий.
– Не всё ли равно, – величаво изрек Руставели. – Облачком, травкой.
– Росою, – сказал новичок Байрон. – Он любил странствовать.
– Изгнание – это путешествие? – вставляет Мэтр Франсуа.
– Мне, всяко, Гёте дожидаться… – вздыхает Шиллер. Китайцы согласно кивают.
Небеса меркнут, и освещается нижняя треть сцены.
Сначала левая ее половина…
Классицизм интерьера: люстры, пилястры, копии античных скульптур.
Тайный советник Гёте в шлафроке и колпаке, но со звездою на горле, с бриллиантовой раной. Вышагивает, как журавль, строго по диагонали залы.
Слившийся с тетрадью Эккерман записывает за ним, «впивая прекрасные его слова и радуясь бесценному изречению»…
– К лорду Байрону надо подходить как к человеку, англичанину и великому таланту. Лучшие его качества надо приписать человеку, худшие тому, что он был англичанином и пэром Англии…
– Англичанам вообще чужд самоанализ. Рассеянная жизнь и партийный дух не позволяют им спокойно развиваться и совершенствовать себя. Но они непревзойденные практики.
– Лорд Байрон тоже не удосужился поразмыслить над собой, потому, вероятно, и его рефлексии мало чего стоят…
Гёте поправил звезду и вздохнул:
– …великий талант, и талант прирожденный. Ни у кого поэтическая сила не проявлялась так мощно. В восприятии окружающего, в ясном видении прошедшего он не менее велик, чем Шекспир. Но как личность Шекспир его превосходит. И Байрон, конечно, это чувствовал, потому он мало говорит о Шекспире, хотя знает наизусть… Он бы охотно от него отрекся, так как Шекспирово жизнелюбие стоит ему поперек дороги и ничего он не может этому жизнелюбию противопоставить. Зато много рассуждает о Поупе, хорошо зная, что тот перед ним ничто.
– То, что вы говорите о лорде Байроне, как о Шекспире, – умудряется вставить Эккерман, – вероятно, наивысшая из похвал, которая может выпасть на его долю…
– Надо же, – усмехнулся Гёте. – Он, никогда в жизни никому и ничему не подчинявшийся и никаких законов не признававший, в конце концов подпал под власть глупейшего закона о трех единствах. Кстати, о трех единствах… что нового о страшном наводнении в Петербурге?
Эккерман шумно шуршит газетой.
– Еще Руссо говорил, что землетрясение не предотвратишь, построив город вблизи огнедышащего вулкана.
И Гёте улыбнулся этой мысли.
Левая часть нижней трети сцены гаснет и слабо освещается правая…
Воет метель. Сугроб. В сугробе дровяная избушка, как медвежья берлога. Маленькая жалкая комната. На деревянной кровати, с кожаной подушкой и брошенным поверх старым халатом, присела с краешку старушка. Вяжет.
Курчавый мальчик, за драным ломберным столиком, пишет напротив при свечке. Крутит кольцо на пальце, бормочет:
– …Что
