не спеша, вдумчиво. Он что-то говорил ей, она слушала и клонила голову вниз, и было видно издалека – не хочет быстрей идти, нравится. Знакомая и чужая.
Минуту назад он верил, что прославит школу, поселок, отца, мать, старую Климовну, даже Миньку. Сейчас он представил себя со стороны – так, как если б Римка вдруг подняла голову и увидела его. Посреди улицы мальчишка в штанах с пузырями на коленях, с толстым портфелем в руке. Он носит с собой кирпич, потому что боится Саньки Ерахи. Ему постоянно чудится черт знает что, черт-те о чем мечтает. Он случайно решил задачу и зазнался. Он не умеет крутить на турнике «солнце», у него нет накачанных мускулов, нет красивой куртки.
Римка с Левкой не спеша двигались на него. Надо было уходить, надо прятаться, но ноги не слушались…
Минуту назад он чувствовал себя чуть ли не самым счастливым человеком на свете. Ошибался – самый несчастный.
Мир играл с Дюшкой в перевертыши.
А на следующий день на уроке Васи-в-кубе в тихую минуту Дюшка, доставая тетрадь из портфеля, нечаянно выронил кирпич на пол. Гулкий удар, должно, слышен был на всех этажах.
Кирпич перешел в руки Васи-в-кубе.
– Тягунов, что такое? Для чего тебе эта штука?
Дюшка не пожелал сказать.
– Выясним.
После урока Вася-в-кубе торжественно отнес кирпич в учительскую.
Исчезли лужи, подсохли тропинки, выползала травка, распустившийся лист ронял на землю сквозную тень, и в скворечниках раздавался уже писк новорожденных скворцов. Все, что могла совершить весна, свершилось – состоялось ежегодное сотворение всего живого. Живому теперь предстоит расти и мужать. В разгар весны проглядывало лето.
И ребята праздновали: все высыпа́ли теперь во время перемены во двор без пальто, без шапок – крик, возня, взрывы смеха, каждый немножко пьян от солнца и воздуха. Даже верный друг Минька по-поросячьи повизгивает где-то в стороне, забыв о Дюшке.
Девчонки тесно сбились у прогретой стены, галдят. С ними Римка…
Нет радости, что она близко, что глаза ее видят, уши ее слышат.
Нет радости от тепла, от солнца, от яркой узорной зелени.
И вообще, всякая радость – обман. Сейчас есть, через минуту – исчезла.
И впереди тягостное объяснение с Васей-в-кубе, быть может, с самой директрисой Анной Петровной: «Зачем кирпич? Почему кирпич?»
И Санька, конечно, уже знает, что он, Дюшка, обезоружен.
Санька стоит под столбом, на котором когда-то висели канаты для «гигантских шагов». Как всегда, вокруг Саньки холуи вроде Кольки Лыскова. Дюшке видна Санькина соломенная шевелюра, слышен его сипловатый голос. Вокруг Саньки сейчас смеются. Должно быть, Санька говорит о нем, Дюшке, должно, что-то обидное.
И Санькины речи, возможно, слышит Римка. Она сейчас стоит ближе к Саньке, чем Дюшка, ей слышней.
От Санькиной группы отделился Колька Лысков, с прискоком жеребенка подтрусил к Дюшке, жмурится всей сведенной в кулачок старушечьей рожицей.
– Дюшка… –
