вспыхнула и побежала на выход.
Вера Михайловна вздохнула:
– Думаешь, она работать пошла?
– Надеюсь, – холодно отрезал Бобровский.
– Нет, реветь, – не оставила ему никаких иллюзий Вера Михайловна.
– Я бы и сам всплакнул, если бы мог себе эту роскошь позволить.
Вера Михайловна посмотрела на Бобровского так внимательно, что он понял: Вера его не видит.
– О чем думаешь? – спросил он.
– Это ей нужно выплакаться. Берестень. Очень нужно. Но, по-моему, она не умеет плакать.
– А так бывает? – спросил Бобровский озадаченно. И вздохнул. – Пойду Татьяну успокою. Попалась под горячую руку… Тот еще денек.
Спустя буквально двадцать минут ординаторская наполнилась уже другими людьми и другими речами.
– Я сказала – аборт! Завтра же! Придумала она, сохраняться легла! Не сохраняться, а предохраняться надо было! Раньше! А раз и на это ума не хватило – все! Аборт! – резко выкрикивала невысокая, крепенькая, судя по всему, деревенская женщина в накинутом на плечи белом халате для посетителей.
Рядом с солирующей разгневанной женщиной расположилась небольшая группа «фигурантов»: молчаливая Вера Михайловна, стоящая с руками, засунутыми в карманы халата, и мужчина средних лет, со странно отсутствующим выражением лица, подпирающий стену плечом. А еще – хрупкая русоволосая девочка Лена, сидящая на стуле, выдвинутом на середину комнаты.
Казалось, Лена поначалу не реагировала на этот крик: сидела, сцепив руки на животе, время от времени заправляла за уши выбивающиеся из хвостика прядки. Вообще, никто никак внешне не реагировал: все заметно пережидали эту эмоциональную вспышку. Но вспышка не затухала, а как будто разгоралась с еще большей силой. Голос женщины креп, набирал обертоны, гулко резонировал в небольшом помещении ординаторской. «Сейчас Бобровский на эти вопли прибежит, – мелькнуло у Веры Михайловны, – и хорошо бы, если бы пришел Владимир Николаевич: он в отделении считается специалистом по неврозам у беременных. А тут мама беременной: вдруг, сработает?…»
Мать Лены не умолкала, продолжая называть дочь в третьем лице:
– В институт она провалилась, ну ладно, бывает. Никто ей слова не сказал! Так вернись домой, работы всем хватит! Не-ет! В городе же интереснее. Вон оно как интереснее! – для полноты картины женщина сделала выразительный жест, обозначающий большой живот.
Ответом на ее тираду по-прежнему была тревожная тишина. Послушав общую тишину, женщина продолжила уже не столь запальчиво, но непреклонно:
– Доктор, вы поняли? Аборт. Как у вас там? По социальным показаниям. Что нужно подписать, давайте. Я подпишу, – женщина даже протянула руку, пошевелив пальцами, мол, «ручка где?».
Только тут Лена подняла голову и сказала тихо, но уверенно и всем сразу – матери, отцу, Вере Михайловне:
– Я не буду делать аборт. Вы права не имеете!
О,
