>«Дом, где разбиваются сердца», Бернард Шоу
Эпилог (вместо вступления).
Ты вошла первой.
Лицо отчего-то посветлело, руки – белее бумаги, линии твоих вен – как полоски синие в тетради. Я присел, чтобы успокоиться.
– Лицо ваше я знаю, – как не мне, сказала ты. – Но не могу вспомнить.
– Ничего. Ничего.
Ты опустилась на оставшийся стул. Хотел бы я знать, что за мысли мечутся за постаревшим твоим лбом. Я на мгновение вспомнил: «Как странно… мы замечаем, как стареет наша любимая, но оставляем ей единственное на нас право».
Ты была тиха, голову склонила набок и смотрела мимо, в стену. Несколько черных паутинок опустилось на обветренную шею. В надежде я вытащил фотографию и протянул тебе.
– Это ты, – заявил я, хоть и знал: ты не слепая.
– Да?
– Взгляни.
Нехотя ты посмотрела.
– Мама тебе что-то говорила?
– Нет.
– Часто воспоминания – это наше наказание, – сказал я. – Ты не согласна?
Позже ты спросила, зачем я приехал.
– Мне рассказали о тебе, – искренне ответил я. – Что тебя… выпустили.
– Я не помню.
– И я приехал. Чтобы рассказать, кем ты была раньше. Может, ты не вспомнишь. Но я расскажу, что знаю. Возьми фотографию. Ты ее оставила. Мне оставила. Это доказательство, что я не случайный человек.
На обороте – я помнил хорошо – ты написала мелким почерком: «На память. Люблю тебя очень. Твоя Лиса Валентиновна». Ты взяла. Я внимательно смотрел. Словно бы воспоминание тронуло темные губы, а потом – затухло.
– Тебя звали Алисой, – сказал я.
– Я знаю.
– Помнишь, как мы познакомились? Как мы путешествовали? Как были на Эйфелевой башне?
– Эйфелева башня? Что это… такое?
– Достопримечательность Парижа. Это далеко-далеко.
– Я там была? Не помню.
– А Эрмитаж ты помнишь?
– Это… музей? Большой?
– Да. Мы познакомились в Эрмитаже.
Ты осторожно шевельнулась. Интереса в тебе не было, скорее бессилие – бессилие человека, который слишком устал, чтобы заботиться о мыслях.
Я знаю: ты не вспомнишь, в твоих глазах не мелькнет понимание, белые руки останутся неестественно чужими. Но я расскажу тебе о нашей жизни. И в этой истории никто не любил тебя сильнее, чем я.
Часть 1.
Рассказ Марка Анатольевича Фейнберга – к Алисе Валентиновне Замятиной.
1.
В первый день жизни я встал поздно.
Долго я лежал в постели, не хотел вставать, настолько мне было лень. В одиннадцать часов без спросу пришла прислуга: отворила дверь, внесла поднос с моим завтраком – жирная отбивная, салат с искусственным майонезом и коктейль. Ты станешь смеяться, Алиса, но я обожаю искусственный майонез. Мне кажется, он – главное достижение нашей страны.
Я встал. Прислуга, успевшая избавиться от своей ноши, поинтересовалась: отчего же я в пижаме?
– И вы без галстука, – с недоумением заметила она.
Потом она ушла.
С аппетитом я позавтракал, но коктейль пить не стал. За отбивной мне пришла в голову мысль: пойти в Эрмитаж. Я, Алиса, не собирался оставаться. Я ждал свой корабль, а пока что слонялся без дела. Минувшим вечером я заглянул на выступление китайских музыкантов, они были хороши. Кажется, это называют новым джазом. Но я не уверен. Африканская оперная школа мне приглянулась больше.
Помню, что оделся в светло-серое. До Эрмитажа ехать нужно было трамваем, и я был уверен, что не буду мучиться от жары. Но солнце пекло сильно – стоял июль. Знаешь особенность наших трамваев? Раньше, поговаривают, наши трамваи были переполнены, а теперь в них встретишь от силы пять человек, и то в нерабочие часы. Помню, что вместо обычной шляпы я взял соломенную, с белой лентой. Наивный, я считал, что Эрмитаж заслуживает элегантности.
Эрмитаж, каким я его застал, являл собой замечательное зрелище, как бы избыто мои слова ни прозвучали. В нем, к моему огромному удовольствию, почти никого не было. В дальнем зале, название которого я не вспомню, тренировались балерины. Напротив главного входа я приметил прекрасную обнаженную статую Коллонтай. Не знаю, как она себя показывала на службе, но женщиной она оказалась достойной. Я немного постоял, рассматривая ее мраморные плечи. А затем я узнал
