и достал позвякивающую связку ключей, блеснувшую в темноте. Из-за нервной дрожи он никак не мог найти нужный ключ и обернулся:
– Еретики… Только они на такое способны… Может, ты сам? – в его глазах отразился суеверный страх.
У клирика появилось нехорошее предчувствие.
– Давай сюда.
Теряющийся в догадках архиагент открыл замок, поднял факел и вошел в сарай. За его спиной послышался напряженный голос Эрика, схватившегося за рукоять шпаги:
– Амиго, будь осторожнее.
– Не беспокойся, – отозвался клирик и присел на корточки перед девушкой, лежащей на земляном полу. Прежде всего, он смахнул слипшиеся от крови волосы, скрывающие ее бледное лицо с раскрытыми немигающими глазами, и осторожно наклонил факел.
– Эрик, а ты знаешь кто она?
– Жозефина, дочка старосты.
На несчастной было простое, но изящное платье, которое провинциальные сеньориты одевали по какому-нибудь особенному поводу. Архиагент обратил внимание на багровые пятна, темнеющие на воротнике и шее девушки, и приподнял ее руку, испачканную в крови. Биение сердца не прощупывалось, и клирик покачал головой. Без всякого сомнения, она была мертва, и кто бы ни совершил это преступление, он был хладнокровным и безжалостным убийцей. Тарлаттус заметил синяки, проступившие на тонких запястьях, и повернул ее ладонь, чтобы их рассмотреть.
К его ужасу и удивлению, ледяные пальцы обхватили руку клирика. От этого мертвого рукопожатия становилось не по себе. Неужели она жива? Нет, это невозможно! Она потеряла слишком много крови! Тарлаттус положил факел на землю и, освободившись от захвата, до боли сжал в кулаке четки.
Обернувшись через плечо, он обнаружил заглядывающего в проем Эрика.
«Похоже, он ничего не видел», – отметил про себя архиагент и пронес руку над огнем, снимая скверну и без разбора молясь всем ликам и святым мученикам.
– Надо прочесть за упокой, – сообщил клирик. Он смотрел в пустоту ночи до тех пор, пока до Эрика не дошел истинный смысл фразы.
– Как скажешь, амиго.
Поняв, что его помощь более не требуется, нервничавший Эрик облегченно выдохнул и, отступив от сарая, растворился в ночи.
С уходом солдата, казалось, время замедлило свой бег.
Когда прошли все сроки, которые можно было бы списать на осторожность, медитацию для восстановления внутреннего спокойствия или на размышления, предшествующие принятию решения, Тарлаттус, уже давно переставший различать удаляющиеся шаги храмовника, все еще сидел без движения и смотрел на лицо Жозефины, боясь пошевелиться и, как будто, ожидая чуда.
К собственному удивлению, он поймал себя на желании поджечь сарай, оседлать коня и умчаться как можно дальше, избежав сложного выбора. К такому варианту его подтолкнули не кошмары или страх, испытываемый убийцей: этот порог он давно перешагнул, а ослабевшая уверенность. Эта красивая девушка, как образ Аэрин, напоминала ему об обязательствах перед Кармелой, но внутренний
