в сложившихся обстоятельствах.
На первый взгляд казалось, что, согласно долгу, пора собираться обратно в столицу для доклада. Тарлаттус в своих поступках руководствовался бы логикой, но возросшее на благодатной почве сомнений мучительно-горькое желание добиться поставленной цели и обрести покой отравило его помыслы. Не находя выхода из ситуации, он в порыве страстей бросался из одной стороны в другую будто дикий скакун, впервые поставленный на привязь.
Несмотря на взятые перед клиром обязательства, тревогу и нежные чувства, привязывавшие его к Кармеле, Тарлаттус не хотел возвращаться к ней, пока проблема с бегством Аэрин не завершена надлежащим образом, и тем более прислуживать палачам, поскольку испытывал вину за те преступления, которые ему пришлось совершить ранее. Возможно, если это не голос разума, то, по крайней мере, совести: он боялся и противился мысли о том, что и в дальнейшем ему придется попирать закон и мораль, но, тем не менее, разве кто-то освободил его от обязанностей супруга? Кто, если не он, клявшийся в верности, должен заботиться о безопасности жены?
Обессилев от споров с самим собой, Тарлаттус рухнул на скамью и в отчаянии схватился за голову. Бессонная ночь, плавно перешедшая в утро, приблизила его к рубежу, за которым, если выражаться словами еретиков, зияла бездонная пропасть безлуния. Такова горькая ирония сегодняшнего дня – одним еретикам и преступникам повезло немного больше, чем другим, узурпировавшим власть.
Непростительное бездействие, порожденное неуверенностью, на этот раз сыграло в жизни архиагента неожиданную роль. Прими он поспешное, необдуманное решение – и все могло бы получиться иначе.
Архиагент вздрогнул, когда послышались тихие шаги и голос секретаря:
– Прощу прощения, Брат, кардинал ожидает вас в исповедальне.
Клирик поднял лицо навстречу косым лучам света.
– Есть какие-нибудь известия?
– Мы нашли карету с мертвым возничим.
– Позвольте, угадаю? Его отравили?
Писарь удивленно поднял брови.
– Я это предвидел, – усталым голосом пояснил клирик.
Оскорбленный в лучших чувствах собеседник поджал губы. Разумеется, видеть уготованную смертным судьбу позволено лишь святым ликам.
Они в молчании прошли по длинному коридору, наслаждаясь хоровым пением, и лестнице, чтобы ступить на скрадывающий шаги бордовый ковер малого зала. У дальней стены возвышалась изящная кабина, украшенная тканью в тон ковра. Указав на низкую скамью, виднеющуюся через открытый проем, секретарь покинул его общество. Тарлаттус без энтузиазма закрыл за собой дверцу и, присев, скользнул взглядом по резной перегородке между кабинками исповедальни. В полумраке не было видно того, кто сидел на расстоянии вытянутой руки.
Все, кто хоть раз побывал в окрестностях Хенеса, знал
