ведро. Сперва кот хотел обойти его стороной, но солнышко так славно нагрело бок посудины, что Василий Никифорович, так странно, человеческим именем-отчеством величали кота, не удержался и боднул тяжёлой головой ведёрко, от чего оно, разумеется, упало на бок. Василий Никифорович был обстоятельным и во всех отношениях добропорядочным котом, а посему смутившись своей неловкости, попытался вернуть ведро на место. Забравшись в него чуть ли не по пояс, кот поднатужился… Ясное дело, что таким манером ведра было не поднять, и кот, от чрезмерного раскаяния, мяукнул. Сделал он это деликатно, по-обыкновению тихо, но заметавшийся от жестяной стены к стене звук стал вдруг неожиданно громким, звонким и даже слегка сварливым.
Озадаченный, кот отпрянул от ведра, и, вытянув шею, заглянул в его просторную душу, чтобы мяукнуть ещё раз, но на этот раз чуточку громче.
О! Что за песня раздалась из самых недр ведра! Усиленная его сочувственным расположением, отчего низкие звуки казались ещё мощнее, а высокие приобрели тот оттенок, коим обладает один лишь хрустальный колокольный звон.
Кот раз за разом повторял своё нежное «мяу», обращаясь к ведру, и, по-гурмански склонив голову на бок, прислушивался к тому, что выходило.
Одна за другой, птицы стали собираться на ближних ко двору ветвях деревьев, и внимали коту, а тот, хотя уже был слегка пресыщен звуками собственного голоса, всё никак не мог остановиться.
Солнце, снисходя к его увлечённости, с улыбкой следило за ним из-за портьеры облака.
Именно тогда, в первый день марта, кот изобрёл эхо.
Ни о чём
Мохнатый от ржавчины замок, что висел на двери сарая, рассыпался в руках, а, казалось, как надёжен и крепок он был. Так распадаются в прах заблуждения, стоит только дать им немного времени на раздумья. Если, конечно, оно ещё есть, это время.
Натруженные вены ветвей на лбу небосвода, невольно выдавали те усилия, с которыми он взирал на подвластный ему мир.
Скинувши подвенечные наряды снегов, округа гляделась замарашкой. Повсюду валялись неприбранные клочья листов, нечищенные, заплесневевшие пуховки мха.
Заглянув в ближайшее зеркальце – лужицу в жемчужном обрамлении сугроба, округа засмущалась, и небо набросало ей белых лоскутов, дабы та прикрылась поскорее. Заодно, снегопад принялся мастерить, вырезывая гравюру леса. Тонкие припухшие белые линии возникали ниоткуда, будто бы шрамы, сколь нежности и безутешной гордости проявлялось в них. Ещё немного, и о снеге можно будет позапомнить5, но зацелованная метелью кора берёзы никак не даст позабыть про зиму весь год.
Где-то там, в глубине, под тающим сахаром наста, – пролесок, что еще покоится на мягкой подушке маминых зеленых объятий, и совсем скоро научится держать головку…
Радуйтесь неведомым радостям, горюйте по чужим горестям, и они перестанут быть посторонними для вас.
Весна
позабыть
