ниже из квартиры вышел глубоко морщинистый безлицый мужчина. На лице, в титьке, у него виднелись сверкающие как глаза кошки в темноте ноздри.
Дима вышел и успокоил титьколицего: – Это ко мне, дядя.
Он вздохнул и все.
Единственная комната в квартире была изрезана пожелтевшими простынями на сектора для кухни, туалета и веранды, с которой с неуверенностью вползал жженый воздух городского вечера.
Я немного расстроился из-за того, что в квартире не оказалось Нади, но не дал эмоциям завладеть собой. Посреди комнаты стоял дубовый стол, на нем лежали неоткрытые банки с грибами. Они показались мне милыми, отчего я пощекотал их по мягкому стеклу. Они захихикали и покраснели. Дима нырнул в комнату сквозь одну из простыней с бутылкой слез в руках и велел мне сделать себе табурет. Я вышел на веранду, с которой был виден низкопробный район пятиэтажек. Оторвал одну из веток дерева. Дима сообщил, что инструменты в уборной. Банки в его руках прозрачно пищали. В уборной я посмотрел в зеркало на свое неинтересное и мятое, как фантик, лицо.
Умылся слезами из крана, взял инструменты и вышел. Обстругал ветку, распилил ее на четыре равные части и приколотил их к сидушке, оторвав ее с паркета.
– Строители сегодня приходили, – сказал Дима, разлив слезы в стеклянные чашки. – Ты не заметил новую лестницу наверх?
– Нет.
– Будут еще этаж строить. Полностью из железа.
– Не сопротивляйся, пусть творят, что хотят, – подбадривал я его.
Он наложил мне в ладонь промасленных оранжевых грибов, но я их сунул обратно в банку. Сам он их ел как сгущенку. Быстро и невежливо.
– А знаешь, – огрызнулся Дима. – Я устал не сопротивляться.
Он продолжал. – Да и с каких пор твой протест перерос в полное отторжение мира? Протест же должен означать глубокую привязанность к своему объекту. Или ты с Надей не размышлял об этом?
– Не размышлял, – прервал его я. – Мы только и делали, что ругались. А в конфликтах не до размышлений. Теперь я уже понимаю, что молчание – единственная существующая форма протеста. Если с чем-то не согласен, то молчи, чего другого.
– Я так не могу, – вспылил Дима и закусил. Я промолчал.
– И деньги на ремонт дома нужны. Дерево погибает.
– Это его участие в жизни, не твое.
– Не могу я так, как ты… Попробуй грибы и скажи, что о них думаешь. Вроде вкусные.
– Я кроме слез ничего не ем, – ответил я ему без капли спора и зевнул. Показалось, что он не выпил вечером ни кружки, зато грибов своих поел изрядно.
– Послушал меня немного и уже устал?
Я пожал плечами. Снизу доносился храп, да и настроение было как всегда.
Вскоре мы поняли, что переборщили с дозами. Я – слез, а он – еды. Почувствовали, что желаем спать. Дима давил своим настроем поделиться урожаем облепиховых, и на момент я сдался. Грибы были
