самому Алексею и сводная сестра отцу.
Обе тетушки – и Марфа, и Софья оченно хотели стрельцов на отца поднять. Известно, чем все это закончилось… Софью отец в Девице запер, а Марфу в слободу сослал. Правда, там же и еще одна их сестрица на кладбище монастырском покоится – Феодора, – кровная, между прочим, ему Алексею. Вспомнил, понял все это Алексей и успокоился. Понял, куда везут: тетушкам на поклон.
Но опять все пошло как-то неясно. В слободе остановились, лошадей сменили, однако на поклон к Марфе и Феодоре не пошли, хотя и назад не повернули. Всю ночь опять лошадей гнали с факелами и даже в темноте, в поле чистом сызнова меняли лошадей. Промчали лихо и Кольчугино, и Небылое. Тут только отец Яков и открыл все царевичу:
– Ты, Свет-Алешенька, спрашивал давеча – куды едем. Отвечу теперя. Теперя – можно… Мы к матери твоей едем, в Суздаль… Не забыл ты её?
15
– Не забыл. – тихо ответил Алексей. Хотя всего-то у него и осталось в памяти – кроме самого факта, что мать в монастыре (об этом ему, хотя и изредка, но напоминали), только что-то невообразимо хорошее и горькое одновременно.
– Вот и хорошо! Вот и славно! – забирая в голос сколько возможно радости и даже восторга, ответил отец Яков. – Матерь свою надоть помнить завсегда, даже почившую. А ведь твоя-то матушка Евдокия – не мертвая, а живая. И постриг приняла не по своей воле.
– А по чьей?
Ответ Якова был такой:
– Не надо бы сказывать. Запрет на сие имеется… Но ведь и не сказать правды – тоже грех, и грех великий…
– Скажи!
– Ин, ладно. Только уговор: рот на замок. А коли откроешь – мне худо будет.
– Не скажу… Святый истинный крест – не скажу! – И царевич истово перекрестился.
– Ну ладно. Так и быть. Скажу. Слушаешь, ай нет?
– Слушаю…
Отец Яков перешёл почти на шепот – будто боялся, что кто подслушает. Кучер однако, того о чем говорили в возке слышать никак не мог. Проверяли и не раз.
– Матери постричься отец твой велел.
– А чего ради – ведаешь ли доподлинно?
– Ведаю.
– Ну?!
– Из-за бабы. Немки одной. Влюбился он в нее, видишь ли… Чары она на него немецкие напустила. И стала матушка твоя отцу ненавистна. И стал отец её изводить. И извел до того, что она против воли приняла постриг.
– Как это?
– Заставил. Он любого заставит. Царь.
В возке наступила тишина. Молчал Яков. Молчал и Алексей. Потом Алексей сказал тихо:
– Он сердиться будет…
– Кто?
– Батюшка. Как узнает, что в Суздаль меня возили.
– Не узнает. И никто не узнает. Мы ведь не скажем никому? Не скажем, верно?
– Не скажем. А коли тебя стращать начнут, скажешь. – спросил в голосе с дрожью царевич.
– Нет.
– А коли пытать станут, розыск откроют?
– Нет.
