старыми мочалками. Они соседствовали с модными, «положенными» альпинарию сортами молодил, уже высунувших туповатые мясистые носики из серой паутины прошлогодней травы.
Я подошла к клумбе и вонзила в нее лопатку. Земля здесь оказалась черной, мягкой, удивительно живой. Из нее росла зеленая трава, уже прямая и толстенькая, но еще сохранявшая острие, которым она раздвигала земляную сладкую темноту, еще способная в приливе сил пробиться даже сквозь камень.
«Потрясающее уродство», – не удержалась я от комментария вслух, так распирало меня насмешливое удивление.
Хмыкая, я скоблила клумбу, счищая отжившее и добираясь до сути. «Ш-ш-ш-ш-ш», – внезапно недобро зашелестел на меня лес, встревоженный прохладным дуновением. В очертаниях деревьев и в том, как они наклонялись под ветром, словно пытаясь снять через голову невидимые платья, чудилось что-то человеческое. Меня передернуло. Трусовато, будто застигнутая за воровством, я, не поднимаясь с корточек, оглянулась через плечо. И тонко испуганно взвизгнула: в лесной тени над темной стеной елочек покачивалось бледное, круглое, потустороннее лицо. Через секунду я поняла, что это Марина. Просто Марина. Всего лишь Марина. Но ужас отпускал не сразу, постепенно, а рука автоматически продолжала скоблить грядку. Мы с Мариной молча смотрели друг друга. Плавно, неуверенно к ее лицу подплыла рука и начала скрести молочную щеку, отливавшую синеватым оттенком.
«Пробы беру», – пояснила я громко, почти криком. Марина кивнула, продолжая водить пальцами по рыхлой щеке.
Вдруг закапал дождь – вначале неторопливо, но с каждой секундой разбегаясь – как лекарство в рюмку. Пронизывающе-холодный, будто на ходу превращающийся в капли из снегопада. Я запихнула совок и пакет с землей в сумку и помчалась в сторону Марины, с разбегу продравшись сквозь строй елок.
Шли целеустремленно, молча. Дырявая крыша веток не спасала от дождя, застилая уши белым шумом. За шиворот лезли мокрые ледяные пальцы. Я оглянулась на Марину – она все еще терзала свою бедную щеку.
– Вы чего? – удивленно спросила я.
Она не сразу поняла, о чем речь. Тогда я взяла ее руку и отвела от лица.
– А, это, – пожала плечами Марина. – Паутину ветром принесло, прилипла – не снимешь.
На щеке, вздрагивающей при каждом шаге, как будто что-то неживое – холодец или тесто, краснела корябина.
Мы молча добежали до моей избушки. Едва шагнули за порог – наткнулись на сумки и чемодан, брошенные прямо у входа. Перешагнули их, будто не видя, скинули мокрые куртки. Марина включила чайник. Укутавшись в пледы, мы устроились с чашками за широким деревянным столом. Я разложила на столе пакеты с пробами почв из разных уголков участка. Мяла землю между пальцами, скатывала в комочки и колбаски, делала пометки. Марина сидела рядом, молча наблюдая за моей работой. Мне нравилось, что она немногословна и не пытается тут же лезть в душу
