кочевниками жители средневековой Руси считали себя защитниками Креста от жестоких степных язычников («поганцев»). Начиная с XVIII в. Петр Первый и его наследники стремились навязать империи западный путь развития, и образованные россияне были склонны согласиться с утверждением Михаила Горбачева, что «мы – европейцы»19.
Однако географическое положение России, в двух частях света на континенте Евразии, создавало определенную двойственность в представлениях жителей о ее континентальной принадлежности. В ранний период русской государственности, когда в XI–XII вв. процветали киевские княжества, Русь установила культурные и торговые связи как с европейскими, так и с азиатскими странами. Монгольское вторжение и последующее иго в XIII в. обрубило связи России с Западом. И даже после того как два века спустя Московское княжество освободилось от ига Золотой Орды, оно оставалось во многом изолированным от остальной Европы.
Когда Петр Великий и его наследники стали в XVIII в. возвращать Россию на европейскую орбиту, то встретили мощное сопротивление со стороны многих своих подданных. Изначально основу оппозиции составляли духовенство и другие консерваторы, видевшие в западной латинской культуре проклятие для православной веры. Однако к XIX в. уже многие члены образованной элиты, попавшие под влияние германского романтизма, также начали утверждать, что место России отнюдь не на Западе. Славянофилы видели в российском обществе фундаментальные отличия от чистого материализма и рационализма латинского мира. Тем не менее даже славянофилы не считали свой народ азиатским20. Они полагали, что идентичность России – это другая Европа, прошлое которой тесно связано с традициями византийской православной церкви и аграрным общинным строем древних славян.
Однако были и такие русские, которые видели свое родство с Азией. Историк начала XIX в. Николай Карамзин полагал, что «Москва же обязана своим величием ханам», доказывая, что цари заимствовали самодержавный стиль правления у монгольской политической традиции21. Некоторые стали чувствовать еще более тесную связь с азиатским континентом, как поэт рубежа веков Александр Блок, провозгласивший «Да, скифы мы, да азиаты / С раскосыми и жадными очами…»22. Консервативные газетные издатели конца XIX в. князья Эспер Ухтомский и Владимир Мещерский идентифицировали себя с Востоком, отвергая западный материализм и либерализм23. Ветвью этого течения стала идея начала XX в. о том, что Россия представляет особый, «евразийский» континент, сочетая в себе элементы Азии и Европы.
Подобное смешение континентальной идентичности среди самих жителей России делает еще более интересным вопрос, как они сами представляли себе Восток. «Что для нас Азия?» – спрашивал Достоевский после того, как генерал Михаил Скобелев штурмом взял среднеазиатскую крепость Гёк-тепе в 1881 г. Ответ был однозначным: «Она дает нам главный исход в нашем будущем»24. Азия была одним из тех мест, где русские могли почувствовать
Gorbachev M. Perestroika: New Thinking for Our Country and the World. New York: Harper & Row. 1987. P. 191.
Sarkisyanz E. Russland und der Messianismus des Orients. Tübingen: J. C. B. Mohr. 1955. S. 203–204; Sarkisyanz E. Russian Attitudes Toward Asia // Russian Review. 1954. 13. P. 245; Riasanovsky N. V. Asia through Russian Eyes // Asia and Russia: Essays on the Influence of Russia on the Asian Peoples / Wayne S. Vucinich., ed. Stanford, CA: Hoover Institution Press, 1972. P. 9–10.
Vernadsky G. The Mongols and Russia. New Haven. CT: Yale University Press. 1953. P. 333 (Русский перевод по: Карамзин Н. М. История государства российского. М.: Книга, 1989. Т. 5. С. 223).
Блок А. Скифы. Стихотворения и поэмы. М.: Художественная литература, 1968. С. 231.
Схиммельпэннинк ван дер Ойе Д. Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией. М.: Новое литературное обозрение, 2009. С 86–94.
Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Л.: Наука, 1984. Т. 27. С. 32–36.
