рассказать об этом княжескому тиуну на рынке. – Он поднял глаза. – А вот он и сам идет.
Щек никогда прежде не видал высокого темноволосого боярина, который сошел с берега на пристань, но заметил, что вид у него раздраженный. Когда десятник поведал ему историю Щека, он только злобно воззрился на смерда, а потом с холодным выражением лица повернулся к десятнику.
– Деньги он украл, иначе и быть не может, – бросил он.
– Да ведь другие холопы видели, как ему эти деньги дали, – осторожно возразил десятник.
Боярин с отвращением поглядел на холопов:
– Их свидетельство ничего не значит.
– Да как бы я украл, господин, со связанными-то руками? – поразился Щек.
Боярин устремил на него мрачный взгляд. Ему было совершенно безразлично, пусть этот закабалившийся из-за долгов смерд хоть умрет, но он только что сообщил купцу, что передает ему для продажи двадцать холопов, значит у него на одного будет недостача, а он не любил испытывать неудобство.
– А где тогда тот, кто дал тебе денег?
Щек огляделся. Иванушки нигде не было видно.
– Отбери у него кошель, – велел тиун десятнику.
Однако тот не успел выполнить приказ, потому что в ту же минуту раздался крик:
– Вот он, глядите!
Это кричал один из холопов, взволнованно указывая на речной берег под городскими стенами. Примерно в полуверсте от них из небольшой рощицы вышел одинокий странник.
– Это он.
– Схватить его и привести ко мне, – приказал тиун.
И так спустя несколько мгновений Святополк, к своему великому изумлению, обнаружил, что столкнулся лицом к лицу со своим братом Иванушкой; Иванушка тем временем тупо глядел на него остекленевшим взглядом, явно погруженный в свои мысли, не говоря ни слова.
– Отпустите смерда, он уплатил долг, – хладнокровно повелел Святополк. – А этого бродягу, – он указал на Иванушку, – бросьте в темницу.
Он лихорадочно соображал, как поступить.
Неярко горели свечи. Тускло мерцала икона в углу, а Матерь Божия устремила взор из своего золотого царства в темное пространство большой комнаты. Холопы как раз убирали со стола остатки вечерней трапезы.
Игорь сидел в тяжелом дубовом кресле, склонив изящную, теперь уже совершенно седую голову и упираясь подбородком в грудь. Глаза его, внимательные и настороженные, были открыты, лицо – неподвижно, но мрачно. Жена его сидела рядом с ним. Можно было предположить, что час или два тому назад она плакала; но сейчас лицо ее побледнело, осунулось и казалось бесстрастным, ибо так приказал ей муж.
Святополк хмурился, исполненный едва сдерживаемой ярости.
Вот же беда, принесла нелегкая его отца на городские стены в тот самый миг, когда уводили безмолвного Иванушку в маленькую темницу, где он никому бы не попался на глаза. «А то я бы его уж давным-давно утопил», – думал Святополк, поскольку, не зная, что Иванушка и сам решил утопиться,
