воскликнул доктор Дин, снова начиная смеяться. – И как же вы об этом узнали?
Жерваз взглянул на него с удивлением.
– Разумеется, у каждого человека есть внутреннее «я», – ответил он. – Мы называем его «душой», но это лишь фигура речи: на самом деле речь идет просто о темпераменте.
– Просто о темпераменте, вот как? Значит, вы не считаете, что эта душа способна вас пережить? Что она перейдет на новые стадии бытия и будет продолжать жизнь в вечности, в то время как тело ваше окажется в гораздо худшем состоянии, чем у египетских мумий – ибо никто не станет так же тщательно его сохранять?
– Разумеется, нет! – И Жерваз отбросил докуренную сигарету. – Бессмертие души давным-давно опровергнуто. Да и всегда эта теория была просто смехотворной. Нам и в нынешней жизни есть о чем побеспокоиться, и почему люди вечно стараются изобрести что-то еще – выше моего понимания. Самое что ни на есть дурацкое, варварское суеверие!
Из бальной залы уже плыли им навстречу звуки музыки. Чарующая мелодия вальса, веселая, нежная, ритмичная, словно размеренные взмахи крыльев, не то упрашивала, не то приказывала скорее идти танцевать. Дензил Мюррей явно начал терять терпение: он нервно прохаживался туда-сюда, провожая взглядом каждого, кто проходил через холл. Доктор Дин по-прежнему, казалось, не замечал никого, кроме Армана Жерваза: он подошел к нему ближе и осторожно коснулся двумя тонкими пальцами белоснежных складок бедуинского одеяния на груди, прямо против сердца.
– Дурацкое, варварское суеверие? – повторил он медленно и раздумчиво. – Так вы совершенно не верите в возможность жизни – или нескольких жизней – после того, как нынешняя жизнь для каждого из нас неизбежно, раньше или позже, окончится смертью?
– Ни в коей мере! Такие идеи я оставляю необразованным невеждам. Я был бы недостоин прогрессивных учений нашего времени, если бы верил в такую ерунду!
– Смерть, думаете вы, всему кладет конец? Смерть – и больше ничего? Никаких тайн там, за гробом?
При слове «там» глаза доктора Дина блеснули, и, словно подчеркивая свою мысль, он указал маленькой сухонькой рукой куда-то в пространство. На долю секунды этот жест произвел странное впечатление даже на беззаботного Жерваза; однако в следующее мгновение тот, опомнившись, рассмеялся.
– «Там»? Ну разумеется, «там» ничего нет! Дорогой мой сэр, к чему задаваться таким вопросом? Ничто не может быть проще и неоспоримее того факта, что смерть, как вы говорите, всему кладет конец.
В этот миг отдаленную музыку и гул голосов вокруг них прорезал женский смех, глубокий и на удивление музыкальный. Редкий смех – такой встречается реже, чем хорошая песня: обычно женщины смеются слишком громко, и звуки их веселья больше походят на гоготание гусей, чем на какие-либо более приятные мелодии природы. Не таково было это серебристое журчание: оно напоминало нежный голос волшебной флейты, доносящийся откуда-то издалека, и не обещало ничего, кроме сладости. При первых звуках его Арман
