да отец еще был жив и каждое лето выступал третейским судьей на приходских состязаниях. Воодушевленно направляясь к полю с весьма потертыми битами в руках, прихожане забывали даже о своих ссорах (а их было немало). Мистер Грегор, довольно-таки упитанный местный бакалейщик, в виде исключения болел за мистера Хейнли, почтальона. Прекращались даже споры, где лучшее пиво – в «Деревенской короне» или «Пустой бутылке». Во время игры царила спокойная, по-настоящему умиротворенная атмосфера, создавать которую помогали жительницы деревни своими хрустящими сэндвичами, пирогами и лимонадом. Понимание происходящего на поле только испортило бы момент.
Сейчас родной приход остался далеко, а отец почил уже два года как, после злополучной встречи с бараниной и луком. Кончина настолько плебейская, что моя мать, лишенная всех прав, но все же дочь графа, до сих пор ему этого не простила, я уверена. Не успели опустить гроб в землю, как епископ отобрал у нас дом приходского священника, выкинув маму, брата и меня в прямом смысле на улицу. Меня спасла только неожиданно предложенная должность горничной в Стэплфорд-холле.
За следующие два года на мою долю выпали убийства, интриги, предложения руки и сердца от мужчин, считавших меня, согласно моим же утверждениям, только прислугой, и немало душевных терзаний. Я вела дневники обо всех этих приключениях, из них любопытные читатели могут многое узнать. Сейчас же достаточно сказать, что теперь я компаньонка моего бывшего недруга, Риченды Стэплфорд, чей жених Пуфик Типтон повесился прямо накануне их свадьбы[2]. Считается, что, совершив убийство, он сам свел счеты с жизнью. На самом же деле куда вероятнее, что его убил брат-близнец Риченды. Симпатии Типтон не вызывал, и я во многом его подозревала, но доказательств так и не нашлось. В наш век господства денег и положения в обществе правосудие отходит на второй план. По правде сказать, в первый же свой вечер в Стэплфорд-холле я наткнулась на труп, а вскоре убили и самого владельца дома[3]. Тогда мы с Бертрамом добились ареста Ричарда, но все вернулось на круги своя, и он стал членом парламента.
Со смертью Типтона Ричард снова одержал победу, но его сестра воспротивилась и спасла меня от уже, казалось, неизбежного увольнения, взяв к себе в компаньонки. Правда, дело было не только в обиде на брата: Ганс Мюллер предложил Риченде свою защиту и убежище в собственном поместье, и компаньонка была попросту необходима. Мюллер учился с Ричардом и Типтоном в одной школе. Семью Стэплфордов знал давно и каким-то образом был связан с главным конкурентом банка Стэплфордов. Когда мы встретились в суде, я сначала приняла его за Фредерика, его кузена, что оказалось довольно несправедливо, так как, несмотря на семейное сходство, Фредерик старше и гораздо, гораздо дороднее. А тогда я просто подумала, что он прошел курс правильного питания для снижения веса.
С самого нашего приезда Ганс Мюллер был сама доброта, и я видела, как Риченда тает от такого отношения. Вдовец, с великолепным поместьем, построенным в 1900 году, мистер Мюллер был практически неотразим. Спустя одиннадцать лет поместье представало перед посетителями во всем блеске. Прелестные сады, множество слуг, отдельная башенка, возведенная специально для послеполуденного чаепития дам, даже для сбивания масла и сыра отдельное помещение из мрамора, шедевр современных технологий. Главный дом довольно внушительный, но не безвкусный. Роскошный зал для балов и банкетов бо`льшую часть времени, когда не используется, скромно (и очень по-британски) закрыт. Единственный недостаток Мюллера, кроме имени, которое он старается не упоминать, – его мать. Она, мягко говоря, эксцентрична. Ее супруг, немец, благопристойно покинул этот бренный мир до появления наших нынешних разногласий с Германией, но сама миссис Мюллер нередко ставит сына в неловкое положение. К несчастью для Мюллера, он, бесспорно, очень любит свою мать и поэтому не может воспользоваться привычным стэплфордским методом решения проблем и избавиться от нее.
Даже времена года здесь как будто бы мягче. Листья уже начали желтеть, а экзотическое растение, известное как «Ангельские трубы»[4], все еще цветет и вьется по беседке. Краска на дереве уже начала облупляться. Местный садовник должен будет привести все в порядок до холодов, если не хочет выговора за вопиющее пренебрежение обязанностями. Беседку также осаждают пауки, затянувшие паутинами все углы, – тем, кому довелось жить с таким младшим братом, как Джо, опасности подобное соседство не представляет, но любопытно, почему служанки здесь не прибрались. Вид на поле для крикета и южную лужайку за ним вызывает чувство умиротворения и покоя, чего я за эти два года не испытывала. Чудесное местечко, и тем удивительнее, что, кроме меня, здесь никого нет. Даже сами игроки в крикет предпочитают отдыхать и наслаждаться напитками и сэндвичами там же, на поле. Тем не менее в этом есть и положительные стороны: пока я сижу здесь, размышляя одновременно и о прошлом, и о своем неопределенном будущем, никто меня не беспокоит. Точнее, не беспокоил.
– Мисс! Мисс! – Люси, одна из служанок, врывается в беседку тяжело дыша, со сбитым набок чепцом. Миловидное юное личико раскраснелось, из прически выбились
Читайте мои записки «Смерть на свадьбе».
Эта история описана в записках «Смерть в семье».
Цветок «бругмансия» также называют «Ангельскими трубами», от
