и униженности мы изучали завитушки лепнины на потолке.
– За ними хоть там присматривают? Или как за нами? – спросила я.
– Они не расскажут, – мрачно ответила соседка.
– Женщины, не спать! – орал на нас каждый проходящий мимо.
– Почему нас не везут в палату? – обессиленно спрашивали мы.
– Два часа спать нельзя, чтобы не пропустить внутреннее кровотечение, а сиделки у нас только для иностранок.
– Но здесь холодно!
– Это чтоб спать не хотелось. Через два часа я была на операционном столе.
– Наркоз переносите? Здесь час зашивать надо, все в лохмотьях, – сообщил веселый парень в зеленом халате.
– Переношу, – ответила я и наконец отключилась под маской.
– Мужу скажете, что с него бутылка, зашил на совесть, теперь все как новое. Только почему же он вас так поздно к нам рожать привез? Вы же теперь полгода сидеть не сможете! – сказал парень через час.
– Он меня привез к вам месяц тому назад…
– Ну ладно, мы тут тоже люди смертные, все бывает. А вы сами где работаете?
– Я учусь.
– На кого?
– На философа. Он хотел было сказать, что вот, мол, у вас в философии тоже не все в порядке, но одумался и заменил это на:
– Вот и отнеситесь к этому по-философски. Видимо, это было последней каплей, потому что из меня прорвались все накопленные организмом рыдания. Это была просто пляска святого Витта.
– Да успокойся, успокойся же… – метался врач, то прижимая меня к столу, то заглядывая в смежную комнату, в которой, естественно же, отсутствовала хирургическая медсестра. – Да у тебя от такого плача все швы полетят, придется еще час шить! Да ведь все так хорошо, у тебя такие сыновья роскошные! Что ж ты плачешь, милая? – и набирал в шприц ампулы одну за другой, и орал в коридор: – Лена, Лида, где вас черт носит? – и совал в мое синее от уколов предплечье какие-то бесконечные шприцы. И все начинало плыть вокруг меня: слепящие лампы, появившиеся наконец медсестры, зеленые стены. И в сумерках лекарственного коктейля я видела себя голой, бегущей по длинному, неотапливаемому коридору института гинекологии сквозь строй плюющих и бросающих в меня землей врачей к открытой освещенной двери, пытаясь прикрыть ладошками огромный живот…
Все это произошло со мной семнадцать лет тому назад только по той причине, что я – женщина. И пока будут живы люди, не считающие это темой для обсуждения, это будет ежедневно происходить с другими женщинами, потому что быть женщиной в этом мире непочетно даже в тот момент, когда ты делаешь то единственное, на что не способен мужчина.
Аборт от нелюбимого
Случалось ли вам делать аборт от человека, который безразличен? Когда бесстыдство этого предприятия обессмысливает и горечь, и страх, и обиду. Когда сюжет практически лишен и змия, и яблока, а убийство происходит недискуссионно, потому что если вы позволите себе
