хватало, чтоб с врагом ими померяться, – положив руки на стол, сказал Князев. – И рассуждал так, что в сорок втором году дело хуже было. Если бы в бой, когда ты его или он тебя, а тут-то не так. Тут-то не ты его или он тебя, тут-то ты не боец, а барашек на бойне. Сверху бомбы, впереди пулеметы, ни разу ты немца этого и не увидел толком, чтоб, как учили, на штык взять, а товарищей твоих половины уже и нету, поубивало.
Напишут в похоронке: «Убит в боях за социалистическую Родину». А кто убил то? Немец или генерал, какой его, как скот, на бойню отправил, без всякой вины и тебя с ним? Чем он лучше немца? Тогда уж лучше плен, когда с двух сторон крышка. А там видно будет, может, еще и с фрицами повоюем. Живой-то, пока он живой, воевать сможет, а вот у мертвого не получится.
Так, думаю, многие размышляли, да и говорили какие, в открытую. Но, мы тогда с ребятами твердо решили, что на это сами никогда не пойдем и не из идейных, каких соображений, просто не хотелось тряпкой стать, о какую ноги вытирают. Не хотелось и все. Прижмут сильно, деваться некуда будет, там еще поглядим. А так нет. Уж лучше пусть бомбой засыплет.
Так и брели мы по ночам, а когда и днем к Донцу. Не одни, конечно, народу много еще туда шло, хоть немцы с воздуха наши организованные колонны разбили уже. Настроение, конечно, поганое было. Ну, выйдем к речке, а кто там, наши, фашисты? А если нет еще фрицев, переправляться на чем? Я то ничего еще плавал, а Небесный с Овечкиным не ахти как, сами мне сказали. И вот утро уже занималось, видим впереди двое кавалеристов о чем-то с нашим братом – пехотой – беседуют. Ну и мы подходим, видим, кавалерист один, махорочки себе из пехотного кисета отсыпает, слышим, рассказывает, что наши конники прорвали окружение немцев и открыли путь за Донец. Мол, наши части, туда уже выходят, а на том берегу оборона наша имеется. И рукой показывает:
– Вон, видите, – горят села, это наши духу фрицам дали.
И, правда, где показал видно цепочкой огни пожаров, будто дорогу показывают, куда нам двигаться.
Вася говорит:
– Доберемся теперь до этого самого Донца, перейдем к своим, и все будет хорошо. Нам все рады будут и мы всем рады. Так и будет, точно вам говорю.
Я улыбнулся так, чтоб ребята не заметили. «Особенно мне, – думаю, – там обрадуются. В отделе особом». Только когда мы к Донцу вышли, да увидели, что там твориться, я б на любой особый отдел согласился, лишь бы на другом берегу оказаться…
Днем тогда мы идти все ж не решились, немец в воздухе висел и все туда к Донцу самолеты шли, там гремело. К вечеру начался дождь, немцы летать перестали и пошли мы, уже без всяких остановок, к реке, то ль на погибель свою, то ли на спасение. Про то нам неведомо было, хоть верили, понятное дело, что выберемся. Кто не верил, тот в плен пошел на запад, а мы, да и других тыщи – на восток.
Шли всю ночь. И вот пошла дорога под уклон, еще один поворот минули и вот он рядом этот самый Северский Донец. Его там, в окружении все почему-то Северным называли. Слышим рев над головой, такой, что уши закладывает. Прямо над деревьями, чуть крыльями макушки не стригут, самолеты немецкие к реке прошли. Загремело там, забухало, песня знакомая.
