.

      Девять лет – пора, когда в человеке складывается характер, зреют чувства и особенно прочно оседает в душе виденное, пережитое. Конечно, со своими оценками, своим пониманием. Наиболее цепко хранит картины прошлого зрительная память.

      Зимой, как и многие его сверстники, Николай проводил в депо, где часто происходили бурные события. Митинговали деповские, произносились громкие речи… Появлялись казаки на сытых конях с нагайками в руках… Николай об увиденном и услышанном рассказывал дома. Мать испуганно взирала на сына и на отца, сестренки странно умокали. Отец, неразговорчивый сроду, теперь и вовсе был хмурый, морщины не сглаживались на прокопченном лбу. Как всегда, по утрам он одевался в форменное, брал неизменный жестяной сундучок и, тщательно закрывая за собой калитку, уходил на «путя». Отбыв положенное время у остывшего паровоза, возвращался. Дед Табельчук, обычно словоохотливый, уклонялся тоже от объяснений внуку. Скручивая черными промасленными пальцами цигарку, укорял:

      – Мал встревать еще в такие дела…

      – Дядька Сашка, Васильченковых вон, с паровоза кричал на весь деповский двор: «К оружию!» Это как? В кого стрелять собрались?

      – Ну, репьях ты, Николка, ей-бо… Вынь да положь тебе, – обижался незлобиво дед. – Ступай до дядьки Кази, тот все до тонкости распишет…

      Николай сам знает, что тот объяснил бы. Но его нет, выехал из Сновска по казенным делам. Пропадал где-то. Явился как-то сам поздним вечером.

      Мать уложила уже малых. Отец был в рейсе. Сидели в горнице. Дядя с холода налил из графинчика, к еде не притрагивался. Долго откашливался после водки и все время ворошил волосы. Матери отвечал невпопад. Она добивалась, что станет с арестованными накануне деповскими за устроенный ими митинг…

      – А почему казаки не хватают тебя, дядя Казя? – спросил вдруг Николай.

      Два крупных, немигающих, черных от лампового света глаза расстреливали в упор. Казимир, трезвея, потянулся было опять к графинчику. Нет, не уклониться от этого взгляда, не уйти и от ответа. Отвечать не только племяннику – и самому себе. Да, почему жандармерия не интересуется его персоной? Окажись он в те дни в поселке, изменилось бы что? Выставился бы на трибуне, призвал к свержению царского режима… А рискнул бы? Навряд… Арестовали членов РСДРП, кто не успел скрыться. Сам-то он таковым официально не числился. Разделять взгляды – одно, а бороться за них… Нет, не взял бы он в руки и оружие. Именно это и мучает его сейчас. Революционная волна захлестнула всю Россию из конца в конец. Идет великая битва труда с капиталом. Видит, волна спадает… А сам-то он с кем? Где его место, на какой стороне? Нет, нет, о месте, стороне и разговора быть не может… Они определены им. Утвердиться только, прочнее стать на ноги.

      Потрепав Николая за жесткий вихор, виновато улыбнулся:

      – Еще схватят, племяш, казаки… Не всех сразу.

      Мать, отругав Николая, проводила его спать.