пересказала детям весь свой разговор с Никифором.
Ефим сделался совершенно пунцовым, глаза парнишки метали молнии:
– Да пусть подавится своими милостями, московский прихвостень! Мне от него ничего не нужно! Чтоб я, потомственный казак, стрельцу сестру за кусок хлеба продал!..
– Молчи, несмышленыш, – Евдокия стукнула по столу кулаком, – дурья твоя башка! Сестру он пожалел! А про мать ты подумал? Легко ли мне на старости лет в землянке свой век доживать? Ты еще в возраст не вошел, да и гонор у тебя не в пример отцу: выгоды своей не чуешь! Хочешь семью по миру пустить? И не противоречь матери, а то запру в погребе, чтоб одумался!
Не дослушав мать, Ефим выскочил прочь из землянки и помчался куда глаза глядят. Он бежал по темному городу, и злые слезы душили хлопца. Ему было горько, что его не принимают еще всерьез, что не может он защитить сестру от постылого замужества, не может исполнить последний батькин наказ...
Лишь под утро вернулся домой измученный Ефим и ни слова не сказал матери. А когда пожаловал на Прощенный день сотник, сбег из дому на отцовскую могилу и сидел там до самой ночи, жалуясь батьке на свою злую долю.
...На Троицу обвенчали в Царицынской церкви стрелецкого сотника Никифора Игнатьича Васильева и Дарью Харитоновну Парфенову. Невеста была чудо как хороша в дареном женихом дорогом московском платье и жемчужном ожерелье, только бледна без меры. «Видно, не своей волей идет», – судачили в церкви кумушки-греховодницы, обвиняли Евдокию в корыстности.
Ефим не пошел на свадьбу к сестре, только поклонился ей в ноги накануне и попросил прощения.
– Бог тебе судья, братец, – сказала плачущая Даша и обняла любимого брата.
Сотник сдержал слово: купил у разорившегося торгового гостя небольшую, но ладную избенку для Парфеновской вдовы, так как Евдокия напрочь отказалась жить вместе с молодыми.
– Ты прости, Никифор Игнатич, хоть и не чужие мы теперь, а не могу я так: Ефимка-то мой и так из дому сбегает, что ни день. А стань я с вами жить, так совсем парень исшаляется и загибнет.
Никифор ничего не сказал, его сердце пело надеждой на будущее счастье с Дарьей, и он верил, что и Ефим образумится, когда поймет, как хорошо сестре живется за сотником.
... В жарко натопленной спальне на пуховой перине съежилась в углу кровати дрожащая Даша. Со страхом ждала она своего мужа. Чистая девушка страшилась предстоящей ночи с сотником. Он пугал ее и возрастом, и чином, и великим достатком, который мельком успела увидеть во время свадебного гулянья молодая жена. Но более всего пугал ее сотников шрам и глубоко посаженные глаза, в которых загорался страстный огонь всякий раз, как взгляд стрельца падал на Дарью.
Никифор со свечой в руке вошел в спальню и затворил дверь на крючок. Он был бос, в свободной рубахе и простых холщевых портах. Укрепив свечу на поставце, сотник присел на край кровати. Даша с испугу сжалась в комочек и расширенными от страха глазами следила за мужем.
–
