твою прежнюю любовь. Как я хочу, чтобы Тиберий был еще жив, а ты оставался бы тем же бедным сыном Германика: покинутым и забытым всеми, но моим… только моим!
– Опять за свое! – воскликнул император, снова выходя из себя, – кто же тебя лишает моей любви?
– Да все, все! Мало ли в Риме дерзких и богатых женщин – от Домиции Лепиды до ее дочери Валерии Мессалины, от Поппеи Сабины до Лоллии Паулины, от Элии Петины до Юнии Кальвины, наконец от грязной Пираллиды до гадкой Летиции[42], – которые только и думают, как бы тебе приглянуться! У них одно на уме – занять мое место в твоем сердце!
– А кто из них сможет приказать моему сердцу? – спросил Калигула таким мрачным тоном, какой Невии был еще не известен.
Она хотела что-то сказать, но вдруг осеклась и повернулась к Калигуле, который хмуро смотрел на нее.
– Кто прикажет мне, императору?!
– Тот, – глубоко вздохнув, чуть слышно произнесла она, – кто завладеет твоими чувствами.
– Власть чувств недолговечна! – пожав плечами, безапелляционно заявил сын Германика.
– О горе мне, несчастной! – внезапно воскликнула женщина, вновь разрыдавшись и закрыв лицо руками, – я так и знала! Я сразу все поняла!
В эту минуту в дверном проеме появился стройный голубоглазый молодой человек лет двадцати восьми, с огненно-золотистой шевелюрой и бледным веснушчатым лицом. Маленькие руки и короткие ноги говорили о его знатном происхождении. Признак породы был виден и в высокой шее.
Одетый в желтую тунику с голубой каймой, он держал в руках наряд императора, предназначенный для застолья. Остановившись у порога, молодой человек согнулся в глубоком поклоне и произнес:
– Да хранят боги императора Гая Цезаря Германика Августа.
– Это ты, Каллист? – спросил Калигула, обернувшись. – Что ты принес?
– Тебе застольное платье и напоминание о том, что настал час обеда.
– Тогда добро пожаловать, ты, как всегда, вовремя! – воскликнул Калигула, улыбнувшись либерту и жестом приглашая его войти. После того как Каллист помог ему переодеться, он озорно щелкнул его по щеке и, подмигнув, сказал: – Ну, Каллист, друг и свидетель моего мрачного прошлого, не пора ли отомстить за все наши страдания? – Затем, неожиданно хлопнув в ладоши, он как-то странно посмотрел на слугу и продолжил: – О да! Во имя Геркулеса, нам есть за что отомстить! И, клянусь, мы расплатимся сполна! У нас задрожат и люди, и боги! – Он помолчал и добавил уже другим тоном: – Ладно, Каллист, ладно.
Либерт подобрал траурную тогу Калигулы и, поклонившись, вышел.
Повернувшись, император быстро подошел к софе, схватил за запястья Эннию Невию и, притянув ее к себе, посмотрел ей в глаза долгим взглядом, одновременно выражавшим и ярость, и нежность. Энния, опустив голову, не сводила глаз с ковра Антиоха, лежавшего у нее под ногами.
– Слышала? – наконец выговорил Калигула. – Слышала? Так давай же радоваться. Хватит с нас тех мучений, которые нам пришлось пережить на Капри.
