и меня. Калишевский заведовал в Генштабе отделом о военнопленных, я же должен был явиться представителем Центрального Комитета. Видя, что ему нормальным путем не попасть в Копенгаген, Навашин повел тогда агитацию в Союзе бежавших из плена и в Совете солдатских и рабочих депутатов. К Калишевскому приходили члены этого Союза и говорили, что Навашин науськивал их даже произвести насилие над генералом, чтобы воспрепятствовать ему выехать. Однако все усилия Навашина оказались напрасными. Несколько раз и потом говорили о посылке Навашина, но все же его в делегацию не включили.
Результат получился, однако, другой: вопросом о Конференции заинтересовались Советы и, в конце концов, было решено, что с нами поедут также представители Совета крестьянских депутатов, полковник Оберучев и рабочий Гольденберг. Указание последнего вызвало, однако, возражения Министерства иностранных дел, ибо Гольденберг перед тем принимал участие в Стокгольме в переговорах о мире с немецкими социалистами и посему являлся для наших союзников подозрительным. Несмотря на это, он явился позднее в Стокгольм, а затем и в Копенгаген, требуя от Калишевского и меня допущения его на Конференцию в качестве делегата. Мы, однако, категорически ему в этом отказали, ибо миссией как раз была получена подтвердительная телеграмма от Терещенко, не изменившего своего мнения. Совет рабочих депутатов, впрочем, и к этому вопросу, и к делу Баума скоро охладел.
Около трех недель просидели мы над выработкой инструкции нам. Калишевский, под руководством которого велась эта работа в Генштабе, не пригласил к участию в ней Навашина, вследствие чего тот потом в Центральном Комитете очень резко напал на наш проект, но неудачно, и он был утвержден Комитетом с самыми малыми изменениями.
В сентябре работа по эвакуации учреждений Красного Креста несколько оживилась. Кое-что было вывезено, преимущественно из склада, но не из общин. Собирались эвакуировать и автомобильные мастерские, но это стала саботировать их собственная администрация, не желавшая расставаться с Петроградом. В Центральном Комитете о военнопленных, кроме острых вопросов, о которых я уже говорил – Белоусе, Бауме и Конференции, шла очередная работа, главным образом, об установлении контроля над почтовым посылками и вообще всякими отправками военнопленным.
В связи с эвакуацией Петрограда и опасностью захвата его немцами (от Калишевского я слышал, например, про опасения высадки в районе Финского залива еще 20-го сентября) в страховых обществах стали принимать на страх имущество от разграбления, причем за застрахование от немцев брали 45 рублей с тысячи, а от большевиков уже 60.
22-го сентября окончательно приехал из Кречевиц Адя, заявив, что уходит из полка, где ему ставили в вину, что он граф, помещик и «кадет» (в действительности – ярый монархист). Рассказывал он, между прочим, что во время его экспедиции против Корнилова его разъезды захватили какого-то полковника Генерального штаба, кажется, ехавшего
