стояли. По железным дорогам товарное движение слабое, везут один уголь. Безработица в стране страшная. В одном Берлине насчитывают их 500.000, получающих пособие в 300 марок в месяц.
Ехал я одно время с немцем-коммерсантом, бывшим три года солдатом. По его словам, революция назревала с 1917 г. Главная ее причина – ненависть к офицерам, многих из которых во время революции убили. По его словам, солдаты терпели лишения, офицеры же имели все. Между тем, по его словам, офицеры действительной службы в бой почти не шли – их заменяли здесь офицеры запаса. Пример кутежам подавал кронпринц. Вообще, армия, по его словам, была деморализована еще до революции. Мой собеседник был в штабе корпуса под Верденом, где осенью 1918 г. боев почти не было. Армия отходила спокойно, но теряла массу отставшими, добровольно сдававшимися в плен. Теперь образовывается новая добровольческая армия, и для подавления последних выступлений спартакистов в Берлине уже было собрано 150.000 человек. Впрочем, дисциплина в этой армии была еще слаба. Везде на станциях стояли солдаты с ружьями, но офицеры для них как будто не существуют: им не козыряют, при них курят, пред ними не встают.
В Бентхейме осмотр был подробный, и, наоборот, в Голландии – скорее для видимости. На границе я пообедал: обед был хороший, но не дешевый. В Гааге, где я был в 11 часов вечера, меня встретил курьер миссии и отвез в «Hotel des Judes» («Еврейская гостиница»), – по-видимому, одну из лучших гостиниц города. Номер – сарай, очень высокий, часть бывшей залы. По-видимому, это был раньше какой-то дворец. Цены высокие, но все хорошо, есть центральное отопление.
В Гааге я побывал у Баха и у секретаря Пустошкина, помещавшегося над квартирой миссии. Рассказал он мне про работу во время войны миссии и местного Бюро о военнопленных. Сюда бежало гораздо больше военнопленных, чем в Данию, причем отправка их в Россию была долго совершенно невозможна из-за блокады Голландии подводными лодками. После революции среди этих военнопленных началось брожение, которое наделало нашему представительству немало хлопот и неприятностей. Ко времени моего приезда этих военнопленных оставалось очень немного и притом признававших авторитет военного агента полковника Мейера. «Секция о военнопленных» (отдел Московского Бюро) уже только прозябала, ибо денег у нее почти не оставалось после ареста всех сумм ее, лежавших на личном счету Шелгунова. Возглавлял ее, но более, по-видимому, фиктивно, присяжный поверенный Берлин, еще живой, но, кажется, несмотря на внешнюю любезность, неприятный человек, переехавший в начале войны из Бельгии в Голландию, где он жил больше 10 лет. Отношения у него с миссией были внешне приличные, но мне они друг друга горячо ругали. Некоторое отношение к военнопленным имел генеральный консул Петерсон, через которого шла теперь отправка их из Голландии. Непосредственно работа эта выполнялась через особый комитет, находившийся в Роттердаме. Добавлю, что содержание военнопленных и их отправка производились на счет голландского правительства, которому, как и датскому, после революции
