газет письмо, в котором я полемизировал со статьями другого члена Гос. Совета барона Р. Р. Розена, в которых он взваливал всю вину за войну на Россию. Другой раз мне пришлось напечатать письмо в опровержение рассказа о начале войны князя Тундутова, ординарца генерала Янушкевича, теперь оказавшегося в Берлине (кажется, вместе с миссией генерала Краснова), давшего здесь очень своеобразное освещение условиям объявления мобилизации. Как мне говорили позднее, человек очень осведомленный, этот астраханский наказной атаман всецело был пешкой в руках немцев, использовавших и его княжеский титул и звание атамана.
После блестящих концертов Рахманинова, дала без всякого успеха концерт M-me Гетц, и с небольшим успехом ансамбль балалаечников, образовавшийся в Хорсереде. Наконец, в январе открылась выставка картин Рериха, по моему мнению, из далеко не лучших его произведений.
В январе имели место две истории, в которых я принимал участие: в одной – в качестве третейского судьи, а в другой – в качестве стороны. Теперь уже не помню, чем была вызвана первая – столкновение между Калишевским и Лаврентьевым. Я принимал в нем участие вместе с Кутайсовым со стороны Калишевского. Мы выработали единогласно формулу примирения, но Калишевский, который считал себя задетым, долго на нее не соглашался, и нам с Кутайсовым пришлось употребить немало усилий, чтобы он ее принял.
Моя история с Гмелиным была сложнее. Еще в декабре я сделал в Комитете заявление о необходимости обсудить вопрос о дальнейшем пребывании в Обществе Гмелина и Любимова, ввиду возводимых на них Калишевским обвинений. Вскоре после этого Гмелин, сам бывший лицеист, обратился к находившимся в Дании лицеистам, прося их обсудить его поведение. Решение их было в пользу Гмелина. Они признали, что бесчестного в его поступках не было. Тогда Гмелин потребовал от меня через секундантов взятия обратно моего заявления и извинений. Согласившись на первое, ввиду постановления лицеистов, от извинений я отказался. Это поставило моих секундантов, Кутайсова и Веретенникова, и секундантов Гмелина – доктора Васильева и лейтенанта Ольховского, в затруднительное положение, ибо в Дании дуэли не разрешаются и подводятся под простое убийство. Поэтому, считая, что к этому инциденту применимы наши военные законы, ибо Гмелин военный, они постановили обратиться к Потоцкому и передать весь вопрос ему. Затруднился и Потоцкий, и признал наиболее правильным передать весь вопрос на разрешение старшего в Дании русского военного, генерала Безобразова, который опросил Гмелина и меня, и признал, что никаких извинений я приносить не должен, ибо я поступил так, исполняя свой общественный долг. Мне лично он сказал, что если бы даже я раньше и не согласился взять мое заявление обратно, то и тогда он был бы на моей стороне.
В начале февраля я около недели прохворал фурункулом, и пришлось даже день или два пролежать. 4-го февраля уехали Калишевские. Когда англичане не дали ему визы в Архангельск,
