даже головой дернула.
– Красавчик? Отец де Шато? Вот уж нет.
– Где ваши глаза, госпожа Мари? – упрекнула меня Нора. Она всю жизнь провела у меня в услужении, а потому держалась запросто. – Вы на него взгляните!
– Глядела, и не раз. Ничего особенного.
– Эй! – Нора уперла руки в бока. – А кого ж тогда красивым считать, как не его?
– Отец Августин был красив. И Жано. И отец красивый.
Нора хмыкнула и покачала головой.
– Все не могу понять, как вы этак глядите. У отца Августина нос был картошкой и внешность простецкая, что у кузнецова подмастерья. Про вашего Жано вообще промолчу – волк волком был! Про господина графа, так и быть, перечить не стану – кавалер знатный. Но отец де Шато… Ах, ему бы нарядный костюм и шпагу, тогда б все увидали!
Я пожала плечами.
Люди красивы изнутри. Душою. Если у человека душа мелочная, или пустая, или вовсе нет ее – о какой красоте может идти речь? Пусть совершенны брови, губы изогнуты луком Амура, волосы роскошно струятся из-под шляпы – уродство души ничем не скроешь.
Отец Реми показался мне скучным. Что толку смотреть на его правильный нос, если внутри у этого человека одни молитвы и запах ладана?
И все же после разговора с Норой я стала присматриваться к нему. Он по-прежнему занимал место напротив меня за столом, и я то и дело скользила по нему взглядом, пытаясь понять, что в нем нашла прислуга и отчего он вдруг обрел ее благоволение.
Не спорю, он хорошо двигался, хорошо и гордо держал голову – люди, всю жизнь проведшие в услужении, это чуют и любят. Все же он оставался дворянином, хотя по праву рождения мог бы блистать при дворе, если бы к знатности прибавилось хоть немного денег.
Сколько таких дворян проживало свою жизнь в монастырях, сколько надевало мушкетерский плащ и погибало на поле боя, сколько сгинуло в глуши и безвестности! Этот человек носил свою судьбу с равнодушным смирением, и мачеха почуяла это, почуяла сразу, иначе не предложила б ему научить этому смирению меня.
В его лице, столь щедро обласканном жарким солнцем, взгляд цеплялся за все сразу – и ни за что. Добавить в это лицо огня, добавить природной живости, и как хорошо бы оно смотрелось. Однако никакие страсти не оживляли черт отца Реми, не повергали его душу в смятение. И его лицо оставалось черновым наброском, который однажды сомнут и без сожаления бросят в огонь.
Прошло несколько дней, и отец возвратился из поездки по нашим владениям в Шампани; сразу дом заполнился и ожил, сразу стало видно, что здесь живет семья, а не сборище случайного народа. Фредерик выбежал отцу навстречу, едва заслышав, что тот приехал, и был обласкан и даже подброшен к потолку, словно маленький. Эжери привела Мишеля, и тот, раскрыв рот, в своем увеличившемся счастье поспешил к отцу, удостоившись той же ласки, что и Фредерик. Младший брат взирал на старшего с плохо скрываемым презрением – дескать, за что дурачку то же,
