перейдут кредиты за образование, ипотеку, отдых на побережье. Как им растить детей в своих условиях? Так что они – такое же дерьмо, что и мы.
– Неа. – Сказал на это Андрей. – Они мягкие.
– Что?
– Они прислуга. Они мягкое говно, а мы твердое, да еще и несмываемое. И знаешь, почему? У нас осталось чувство собственного достоинства, чтобы не бояться не только не скрывать свое недовольство, но и демонстрировать его нашими акциями.
– Это камень в мою сторону? Типа, я такой же, как они, что не хожу на все эти митинги, не кладу свою голову под сапог карателя из спецгвардии?
– Ты нормальный парень Паша. И не ходишь на наши мероприятия из-за своих убеждений, а они, – он указал пальцем на дома напротив дороги, – мягкотелые от страха. Им дали чуть больше того, что имеем мы, и они боятся это потерять. Вцепились, как в последнюю надежду не пойми на что, хотя последняя надежда – выйти всем и кольцом двинуть к центру, сметая все преграды на своем пути. Мы не нужны правящей элите, поэтому они и выселили нас. Поэтому и мочат нас нещадно. А эти рабы, которые еще спят в своих кроватках, еще пригодятся – ведь нужно, чтобы кто-то жопу подтирал и всю другую грязную работу за ними делал.
Монолог Андрея прервался из-за мелодии. Заиграл «Имперский марш» – у Белогородцева зазвонил телефон.
Андрей очень эмоционально разговаривал с кем-то по прозвищу «Жендос». За две минуты разговора он сначала агрессивно оскорблял его за безответные звонки, на шутку перевел свой наезд, и договорился о встрече – через десять-пятнадцать минут Жендос должен был заехать за ними, на что Андрей сказал Павлу, что это означает минимум тридцать, и продолжил свою мысль:
– Ты посмотри, как работают наши официанты и бармены – мы к ним приходим, как к нашим друзьям, и они соответствующе нас обслуживают. А здесь халдеи гнут спины, вылизывая господ, лелея мечту оказаться когда-нибудь на месте тех, кому прислуживают. И эти мечты ни к чему не приводят. А еще важное наше отличие – у нас есть друзья, а у них – только соседи и коллеги. У нас есть стремление улучшить нашу жизнь, у них – страх не потерять те крохи, которые им бросили как корм свиньям. У них пропуск в метро и комендантский час, у нас – свобода передвижения. Мы не боимся говорить и ходить по улицам, а они всегда находятся под колпаком Большого брата. Да, мы не свободны в полном понимании этого слова, но мы хотя бы предоставлены сами себе, в то время как эти, – Павел показал рукой на дом перед собой, – могут лишь существовать по правилам избранных. И эти правила превращают здешних жителей в слуг. Все они слуги. В каждом городе-миллионнике – во всех пятнадцати городах – есть закрытые зоны, куда нет прохода простым смертным, кроме тех, кто обслуживает самодержавных узурпаторов. Взять еще тех рабочих, которых горбатятся на заводах и нефтегазовых станциях. Вот и подсчитай – теория, что этой стране нужно лишь пятнадцать миллионов жителей в действии перед нашими глазами. А мы – я, ты, наши родные и наше окружение – им не нужны. Оставить пятнадцать миллионов, а остальные сами себя загубят: алкоголизм,
