на стороне «духовных» лордов, когда власть принадлежала тори, гордого собой и, возможно, слегка смущенного, поскольку пэры по обе стороны от него принадлежат к древним дворянским фамилиям, а он сам носит титул первым в роду. Неужели только англичане, или только европейцы, ценят кровь (гены или ДНК, как их теперь называют) выше достижений?
Когда я решил написать биографию Генри, то разместил в «Таймс», «Спектейтор» и многих других изданиях объявления с просьбой откликнуться потомков тех людей, кто его знал, а также тех, у кого сохранились письма или документы, в которых есть упоминания о нем. Объявление в «Таймс» все еще публикуется и, как я надеюсь, должно принести дополнительную информацию. Естественно, я получил десятки откликов. Оставалось лишь отделить полезное от бесполезного. Среди ответивших мне людей были две женщины, которые придут сегодня днем. Они не похожи на читателей «Таймс», но младшая из них объяснила, что о моем объявлении ей рассказал сын.
Мне придется вернуться в зал заседаний Палаты, но не теперь. Комната Солсбери манит меня, и я проскальзываю туда и опускаюсь в одно из скользких кожаных кресел. Эти кресла, особенно приземистые черные, как будто специально сделаны так, чтобы сидящий в них человек не заснул – спинки слишком низкие, а сиденья слишком длинные. Лорд Солсбери (вернее, его бюст) смотрит сквозь меня на реку и больницу Св. Фомы, напоминая мне, что никому не позволено умереть в Парламенте. Предположительно это правило как-то связано с тем, что расследовать смерть всякого, кто умер в монаршей резиденции, должен королевский коронер, а это либо слишком сложно, либо слишком дорого – без разницы, как выражается мой сын. Всех умерших карета «Скорой помощи» доставляет в больницу Св. Фомы, и смерть констатируется после прибытия туда.
Я читаю стенограмму заседаний, а потом газету «Гардиан» – с таким вниманием, словно сижу на правительственных скамьях. «Гардиан» напоминает читателям о доктрине Солсбери – уместной в этой комнате, – утверждающей, что любое намерение, присутствующее в манифесте политической партии, следует считать волей народа, если партия побеждает на выборах и формирует правительство. Но мне почему-то кажется, что это правило не поможет сломать лед в отношениях с оппозицией, когда наступит время голосовать за права наследственных пэров, хотя правительство недвусмысленно заявило о своем намерении отменить их право заседать в Парламенте.
Я вспоминаю своих предков. Генри просто исполнял свой долг – произнес первую речь, иногда приходил на заседания, время от времени брал слово, – но Александр редко посещал Палату. Конечно, ему было всего четырнадцать, когда он унаследовал титул, но после возвращения из армии в 1918-м он за несколько лет жизни на родине, прежде чем уехать на юг Франции, показывался в Парламенте всего один раз, и еще пару раз – в тридцатых годах. Возможно, его раздражало, что в зале Палаты лордов не разрешено курить. Мой отец был исполнен сознания своего долга. В Парламенте профессия адвоката
