убийств, и не принялся размахивать перед его носом материалами собственного мини-расследования».
Затем состоялся долгий разговор об уже известном сексуальном отклонении в поведении поляка, соседа жертвы, и о том, можно ли рассматривать его как подозреваемого, причем в качестве не просто возможной, а вполне реальной кандидатуры. Дискуссия продолжалась четверть часа и быстро надоела Бекстрёму, он попытался переключить мысли на что-то другое и, когда Олссон внезапно обратился непосредственно к нему, даже не сразу сообразил, о чем идет речь.
– Или как ты считаешь? – спросил Олссон.
Наверняка дело касается поляка, подумал Бекстрём, не помедлив с ответом.
– Я полагаю, мы поступим следующим образом, – сказал он. – Поедем к нему домой и допросим этого идиота. А также постараемся взять у него пробу ДНК.
– Боюсь, с этим у нас могут возникнуть проблемы, – возразил сидевший недалеко от него Саломонсон. – Да, кстати, это я вел его дело о сексуальном преследовании, если кому-то из присутствующих интересно. Гросс исключительно тяжелый человек.
«В худшем случае мы можем забрать его к нам, – подумал Бекстрем. – Наденем на него наручники и проведем через главный вход, пусть журналисты немного пофотографируют».
И Олссон, казалось, прочитал его мысли.
– Как ответственный за данное расследование я в таком случае уже сейчас принимаю решение, что его надо доставить сюда на допрос, – сказал он и приосанился. – Без предварительного уведомления, согласно главе двадцать три семь процессуального кодекса, – уточнил он с довольной миной.
«Флаг тебе в руки, парень», – подумал Бекстрём и одновременно кивнул в знак согласия, подобно всем другим в комнате, за исключением Рогерссона, который не поддался общему порыву.
После встречи Бекстрём поймал Олссона, прежде чем тот успел смыться к себе в кабинет и закрыть за собой дверь.
– У тебя есть минута? – спросил он с дружелюбной улыбкой.
– Моя дверь всегда открыта для тебя, Бекстрём, – заверил его Олссон столь же дружелюбным тоном.
– Обыск в ее комнате дома у отца, – сказал Бекстрём. – Ведь именно там она главным образом жила. Самое время для этого.
Олссон сейчас выглядел крайне обеспокоенным и вовсе не таким целеустремленным, как к концу встречи. Отец жертвы очень плохо себя чувствовал. Несколько лет назад он перенес инфаркт и был близок к смерти. Его единственная дочь к тому же покинула его крайне трагическим образом, и, как только он включал телевизор, радиоприемник или брал в руки газету, ему сразу же в ужасно бесцеремонной манере напоминали об обрушившемся на него несчастье. Вдобавок представлялось просто невероятным, чтобы он мог иметь какое-то отношение к ее смерти. Он, например, добровольно оставил свои отпечатки пальцев для сравнения, когда пришел в полицию.
– Я также не верю, что он убил дочь, – согласился Бекстрём, чьи мысли уже устремились в другое русло.
Столь
