а именно то, чего нет (то, что функционально действует через своё отсутствие), – вот оно и есть сердцевина сердцевин. Преодолел Парменида (парменидовская вторая половина в его «Бытие есть, а небытия нет»). А если представить себе, что это «нет» гораздо более важно, гораздо более «центральное», чем Бытие? Что «бытие есть» – это бессмысленное, а в «бытия нет» есть смысл. Для меня этот инстинкт был лидирующим. А Гегель требовался как клумба, на которой этот цветок надо было вырастить. Потом я понял, что Гегель – это этап…
А поздний Николай Кузанский, трактаты «О неином», его суждения об универсальной возможности?
Мы всё это знаем. Это более или менее изощрённые формы пантеизма. Это философия тождества. Философия тождества относится к монолитной метафизике язычества, как бы она себя ни позиционировала и как бы ни «садилась на хвост» авраамическим религиям Откровения. Во-первых, религии Откровения не выполняют свою функцию – кроме чистого ислама. Все остальные религии давно сидят либо в Каббале, либо в платоновском, неоплатоновском субстанционализме. Разрыв с метафизикой тождества может осуществиться только через радикальное переосмысление всего – в том числе с понимания того, что Бытие и сознание абсолютно противоположны друг другу. Причём сознание – антисубстанционально, внесубстанционально. Субъект – это то, кого нет. Это весы: это – есть, этого – нет. Не может быть никакого тождества, не может быть соединения в экстазе постижения, когда исчезают субъект и объект. Это всё абсолютная ерунда. Именно весы, в которых нет синтеза. Тезис и антитезис абсолютно враждебны. А преодоление их поляризации находится не в их соединении, а в том, чего они лишены в равной степени оба. Вот тайна. Не позитивное единство тезиса и антитезиса, а негативное единство, когда тезис и антитезис уравнены своей «нищетой» по отношению к тому, о чём оба не знают. Это путь преодоления монизма, путь взрыва монизма.
Нет ли некоего такого рассогласования между идеологией радикала как братства, если я правильно поняла, с индивидуальным волюнтаризмом? И второй вопрос: можно ли Мишку Япончика назвать радикалом?
На второй вопрос сразу отвечу. Мишка Япончик являлся еврейским либералом с некоторыми задатками «правильного пацана», который «отвечает за базар». Во-первых, он хочет жить хорошо, а во-вторых, он весь – в этой жизни и он не верит ни в какие реальные другие ценности. Мы знаем, что настоящие криминальные радикалы – это лидеры политических казачьих восстаний, а не такие персонажи, как Япончик. Дело в том, что мы неправильно понимаем, что такое либерализм. Под либерализмом мы всегда понимаем человека в жилетке, с цепью по животу, адвоката Резника какого-нибудь. Но либералы могут быть очень страшными, очень крутыми, могут расстреливать пачками, если нужно. Криминал же «мочит» всех. Но либерал всегда остаётся либералом. Потому что ради чего он это делает? Ради того, что «сейчас настреляю всех, кто мне мешает, но зато оторвусь на Лазурном берегу». И это сразу всё перечёркивает. Куда хотел попасть Мишка Япончик в своих мечтах? На берег
