темперамент которого толкали его на то, чтобы с большой страстностью, но не всегда с достаточным тактом, вмешиваться в наши дела и вытряхивать из двуединой монархии спячку. Нет никакого сомнения в том, что все частные беседы фон Чиршки сводились в то время к общему мотиву: «Теперь или никогда!» Несомненно, что германский посол толковал свои слова в том смысле, что Германия в данный момент готова поддержать его слова всем своим влиянием и всей своей силой, но что он сомневается в том, что она так поступит и в будущем, если мы проглотим «сербскую пощечину». Мне кажется, что именно фон Чиршки был глубоко убежден в том, что Германии предстоит в самом недалеком будущем пережить войну с Францией и Россией и что он считал 1914 год наиболее благоприятным, во-первых, потому, что он не верил в боевую готовность России и Франции, а во-вторых, что очень существенно, он считал, что сейчас ему удастся вовлечь и Австро-Венгрию в войну, тогда как при другой конъюнктуре, когда жертвой нападения окажется не сам миролюбивый Франц-Иосиф, он не захочет выступить в интересах одной Германии. Одним словом, он хотел воспользоваться сербским инцидентом, чтобы обеспечить за собой Австро-Венгрию для решительной борьбы. Но это была его политика, а вовсе не Бетмана.
Повторяю – это впечатление длинных рассказов, слышанных мною преимущественно от графа Тиссы, но верность которых мне впоследствии подтверждали и с другой стороны. Я глубоко убежден в том, что тогдашним своим поведением фон Чиршки резко превышал данные ему полномочия. Я заключаю это из того, что, как следует из вышеприведенной телеграммы, фон Чиршки никогда не находил возможным придать воинственный тон официальному заявлению, но в своих личных выступлениях, очевидно, говорил так, как это свойственно дипломатическим представителям, когда они стремятся «исправить» политику своих правительств в направлении, которое им кажется желательным.
Конечно, Чиршки передавал поручения вполне корректно и лояльно, ничего не умалчивая и не скрывая. Но посланник, конечно, может достичь большего или меньшего в зависимости от того, сколько энергии он вложит в дело осуществления замыслов своего правительства. А бывают случаи, когда трудно отделить «частные» взгляды посла от официальных его заявлений. Во всяком случае, первые безусловно влияют на вторые, а интимное убеждение Чиршки толкало его на более резкий тон.
За несколько дней до ультиматума, находясь в полном неведении относительно готовящихся событий, я прибыл в Штирию, где рассчитывал устроить на лето свою семью. Вызвал меня оттуда Берхтольд с требованием как можно скорее вернуться к своим обязанностям. Я немедленно исполнил это приказание, но до этого еще имел аудиенцию у императора Франца-Иосифа в Ишле. Я нашел императора в очень удрученном состоянии. О предстоящих событиях он говорил только вкратце и лишь спросил меня, могу ли я ручаться за нейтралитет Румынии в случае войны. Я ответил, что отвечаю за это, пока жив король Карл, но прибавил, что дальше этого ставить диагноз нельзя.
