кидать грязь в окно. Один из подхалимов Войнаровского сунул мне в руку камень. Я кинул его. В окне я увидел лицо Фи-Фи. Ох! Зачем я о себе гадости вспоминаю? Что ж я своими мерзостями тщеславлюсь? Или прощения жду от кого-нибудь? Дайте дух перевести. На следующий день я не мог в гимназию идти, боялся встретится с Фи-Фи. Боялся ей в глаза посмотреть. Сказался больным. Через неделю вернулся, а ее уже не было. Ушла она из нашей гимназии. В классе за счет своей подлости поднялся я на ступеньку выше: раньше был изгоем, теперь стал прихвостнем Войнаровского. Ну, а в старших классах, когда статус начал определятся деньгами, Я и вовсе поднялся до его подручного. Мы оказались самыми богатыми в классе, да и в гимназии. Но то, что я трус и подлец, это сознание меня более не покидало. Странное дело: Войнаровский что бы ни натворил, никогда не чувствовал себя подлецом. А творил он ох как много чего. И деньги отнимал у младших, хотя самому деньги были не нужны, и оценки подделывал, и прочее. А я постоянно себя подлецом чувствовал, и без всякой на то причины. Все-таки сознание – это болезнь. Мешает сознание жить. Вот что я думаю.
Вместо хоть какой-то реплики сочувствия доктор сказал, что время сеанса закончилось, его ждут другие пациенты.
10
– Коба слишком груб! –голос Анны дребезжал на высоких нотах, – Это непростительно. Мы не можем привлекать к себе внимание местной полиции. Чудовищно! Мы могли провалить задание из-за какой-то ерунды! Авель, ты должен удерживать его от глупостей!
Подслушанного хватило, чтобы мое, слегка приподнятое за сеанс настроение опять рухнуло в бездну отчаяния. Я открыл дверь и, не удержав волнения, спросил: « Что он с ним сделал? Убил?!» Мне стало дурно. Из-за моего трусливого вранья убили человека, чья вина была только в том, что он ходил вместе со мной к одному доктору! Авель отмахнулся от меня как от мухи: «Зачем сразу убил? Так помял немного. Ну ткнул пару раз. В ухо. Коба себя в руках держал. Попинал слегка. Картинки порвал. Картонкой размалеванной по голове глупой постучал. Так что почти не трогал совсем». «Какие картинки? Какие картонки?» – непонимающе переспросил я. Авель отхлебнул прямо из горлышка (боже, это моя последняя бутылка грюнера-вельтлинера!) и с явным удовольствием пустился в объяснения. «Мы с Кобой следили за тем человеком, что следил за тобой. Он в парк пошел, мы за ним. Он сел на скамейку и сидит. То газету читает, то по сторонам смотрит. Чтобы он нас не заметил, мы к художнику подошли, что картинками торгует. Стоим разглядываем акварельки всякие. Тут художник предлагает нам наши рожи срисовать. Мы отказываемся, еще чего не хватало, он потом наши портреты в полиции нарисует. А этот сопляк настаивает, говорит, что он скоро станет знаменит. Я раз сказал: «найн», два. Тот не понимает. Коба кулак показывает, мол «заткнись». Вдруг этот немощный, бледный немчик с челочкой как начнет орать, как начнет в припадке каком-то на нас кидаться. Руками машет, глаза выпучил. Мы опешили. Чего несет непонятно, только через слово «юде», «юде». Жидами
