называются фужеры – тяжелого граненого стекла с расширяющейся верхней частью, высоких, – где-то штук шестнадцать. Дни рождения дяди Феди и дни рождения мамы, как прежде день рождения тети Вали, праздновали широко. Стол заставляли огромными блюдами с рыбой и мясом, в тяжелых супницах с крышками – паровая вареная картошка, посыпанная зеленью. У каждого гостя стояло по три или четыре бокала и рюмки: для водки, воды, вина и шампанского. За столом обычно сидело больше десяти-двенадцати человек, знакомые, родня.
Впервые я по-настоящему понял и сколько у нас посуды, и к какой яркой и полной жизни готовилась моя родня, но так ее и не прожила, доставая и доставая из буфета посуду на поминках мамы. Люди знакомые, родственники, соседи приходили и приходили, и каждому хватало и тарелок и рюмок. Не знаю, насколько понятно я все это изложил, испытал ли читатель то волнение и грусть, которые испытал я, когда рассказывал об этих невеселых обстоятельствах.
Довольно быстро, когда мы стали жить с Валей без моих родителей, количество посуды стало уменьшаться. Мы жили широко, пока еще были сравнительно молодыми, часто принимали гостей. Первыми исчезли бокалы. Уже в наше время, кажется, в магазине «Метро» или в «Икее» я купил несколько коробок современных, для вина, чуть приземистых, явно поточной, машинной работы бокалов. Такие бокалы я часто вижу в недорогих кафе. В моем хозяйстве держатся еще «поддонные» тарелки – их больше двадцати, а вот вазы для хлеба испарились; есть, правда, одна глубокая супница. Из выводка фужеров осталось лишь два, я ими не пользуюсь. Они стоят в секретере, чтобы совсем не ушла память, и в них я складываю ключики от чемоданов и запасные ключи от машины. Один раз, я помню, у нас с Валентиной был гость, наш старый приятель Валерий Юдин – издатель, искусствовед, жуир, прелестный собеседник. Валерий умер во время перестройки уже небедным человеком. Мы втроем хорошо выпили, и в какой-то момент «на счастье» я с размаху бросил пустой бокал в пол. Счастье – обладание им, это всегда заразительно. Валера тоже бросил в пол бокал. Я повторил, он – тоже. Бокалов шесть или восемь мы разбили. Валя сидела и улыбалась, она не ценила бытовых воплощений быстро протекающей жизни.
На поминках стол накрывали человек на сорок. Все делалось судорожно, слезы застилали глаза, на кухне мои сотрудницы с работы уже передали салаты, а я, как фокусник, доставал и доставал тарелки, салатницы, рюмки, блюда для рыбы, холодца, бокалы и фужеры. Оказалось, что деревянный стол, на котором недавно стоял гроб с телом моей матери, раздвигается почти на недосягаемую длину, и за ним спокойно уселось чуть ли не двадцать человек.
Трельяж
Как мне кажется, трельяж этот, сделанный из грушевого дерева, принадлежит или к самому концу XIX, или к самому началу ХХ – еще, значит, до революции – века. Тогда дядя Федя был офицером, и мебель эта из его с теткой моей матери быта. Как все это сохранилось и как все это приобреталось, как дядя Федя избежал репрессий и тюрьмы, я могу только
