вроде не озверел, – усмехнулся парень и протянул мозолистую ладонь. – Меня Лехой звать. Народ еще Эстетом кличет. Третий год тут. Обжился и свыкся, похоже, что здесь и сдохну. Хотя пытаюсь верить в лучшее.
– Миха, – протянул руку Михей, сдавил тощую ладонь соседа. – Это Ромыч, дружище мой. А чего такое мудреное прозвище?
– Ценитель прекрасного, мать его. Книжки любил читать, пока сюда не загремел, рисовал. Отрисовался, похоже.
– А я с книгами не сдружился, – сказал Мишка. – Не сложилось как-то у нас. Были в деревне книжки, и я, когда мелкий был, утащил одну в сортир. Жопу хотел вытереть. Эх, и всыпал мне папка тогда. Я их еще больше невзлюбил.
– Это ты зря, – пожурил Эстет. – Их ведь больше не печатают. Грех жопу книгами подтирать. Их читать надо.
– Ну, так шкет глупый был, чего с меня взять? А ты где тут спину гнешь? – осведомился парень.
– Каменщик, – отозвался тот. – Строим дома нашим добрым господам.
– А в лесу не работал?
– Какой мне лес? – развел руками Эстет. – Я там окочурюсь через месяц. Ты посмотри на меня.
Михей окинул взглядом Леху. Дрищ дрищом. Худосочный, болезный. И в чем только душа держится?
– А бунтовать не пробовали? – тихонько осведомился Ромка. Эстет вдруг посерьезнел и подвинулся ближе к друзьям.
– Тсссс! – шепнул он. – Наседки кругом. Сейчас какой-нибудь Большой Ух нас услышит, а завтра будете в карцере гнить. Пробовали, конечно. Правда, еще до меня.
– И чего?
– И ничего, – развел руками Леха. – Человек тридцать положили, еще столько же в карцере сгноили. Для устрашения. Больше никто не бунтует. Отбунтовались.
– Смирились, значит, – поморщился Михей.
– Смирили, – метко поправил Эстет. – И не ерничай. Самых смелых и говорливых тут на первой неделе за оградой закапывают.
– Спасибо, что предупредил, Леха, – кивнул Ромка. – А как этот, бригадир ваш? Суровый дядька?
– Батя? – уточнил Эстет. – Нее, Слава – мужик нормальный. Он такой же зэк, как и мы, разве что должностью повыше. Это на вид он суровый, а так – свой в доску. Будешь слушаться – поможет, нет – огребешь. Тут все просто. И это… Не злите его без причины – он того… контуженный немного.
Рафик приволок в мятом ведре воды и стал протирать полы. Загремели у входа сапоги – обитатели барака возвращались с ужина. Вымотанные работой узники со вздохами лезли на нары.
– Мишань, давай обживаться, – предложил Ромка. – Кажись, мы в этой берлоге надолго застряли.
– Похоже, – сморщился тот и полез наверх. Из угла прилетел удивленный возглас, и полилось недовольное бормотание дневального. Михей увидел, как лицо старика перекосила злоба. Рассерженный дед поковылял к бригадиру, роняя ругательства. Рафик тихо что-то шепнул Бате на ухо, и глаза того вмиг налились яростью.
– Где эти твари? – взревел Вячеслав на всю казарму так, что Эстет вздрогнул от неожиданности.
– Недавно
