– ни на холодильнике, ни на стенах. На полках – ни одной детской книги. Никакой обуви у входной двери или надувных игрушек в бассейне.
Это дом пары, а не семьи.
Я смотрю в окно на покрышку, свисающую с ветки дуба и раскачиваемую ветром из стороны в сторону, рассеяно поглаживаю пальцами красную ленту в волосах и ощущаю ее успокаивающую гладкость.
Он всегда находил время, чтобы покачать ее на качелях, не правда ли? Он находил время для нее.
А она для него.
Где-то у меня за спиной пищат и издают статичный треск рации, с лестницы доносится звук шагов, наверху хлопают двери. Полиция и парамедики заняты, но, уверена, вскоре они захотят поговорить со мной.
Я сглатываю, не моргая.
Когда отец повесил эту шину десять лет назад, я думала, она предназначалась для меня. Мне разрешали играть с ней, однако на самом деле качели любила моя мать. Раньше я наблюдала за ними по ночам из окна своей спальни. Родители так игриво общались, смеялись, пока он качал ее, словно переносились в свой собственный волшебный мирок. Мне очень хотелось оказаться рядом, но я знала, что волшебство исчезнет, едва они увидят меня. Поэтому всегда лишь смотрела в окно.
Как и сейчас.
Закусив губу, я вижу зеленый листок, который парит в воздухе и приземляется внутри шины – там, где мать сидела бесчисленное количество раз. Ее образ в белой ночной сорочке с развевающимися светлыми волосами до сих пор невероятно ярок, ведь в последний раз она каталась на этих качелях вчера.
Сзади кто-то прокашливается. Опустив глаза, я наконец-то моргаю.
– Они сказали тебе что-нибудь? – слезно спрашивает Мираи.
Я не оборачиваюсь. Спустя мгновение медленно качаю головой.
– Когда ты говорила с ними в последний раз?
На этот вопрос я ответить не могу. Не помню точно.
Она приближается, однако останавливается в нескольких метрах от меня. Слышатся клацанье и скрип первой медицинской каталки. Ее спускают по лестнице и выносят из дома.
Вздернув подбородок, собираюсь с духом. Когда парамедики открывают дверь, снаружи доносится отдаленный шум. Выкрики и вопросы, автомобильные гудки, свидетельствующие о том, что люди продолжают прибывать. Собравшиеся за воротами представители прессы наверняка видят, как вывозят тело.
Когда я говорила с родителями в последний раз?
– Полицейские нашли кое-какие лекарства в ванной твоих родителей, – тихим голосом сообщает Мираи. – На флаконах указано имя твоего отца. Они связались с врачом и выяснили, что у него был рак, Тирнан.
Я не шевелюсь.
– Они ничего мне не рассказывали. Ты знала о его болезни?
Снова отрицательно качаю головой, наблюдая за раскачивающейся покрышкой.
Женщина громко сглатывает.
– Очевидно, он пробовал различные виды лечения, но заболевание оказалось слишком агрессивным. Врач сказал… твой отец не протянул бы и года, милая.
Резкий порыв ветра кружит качели, закручивает веревку.
– Похоже… похоже, они… – Мираи умолкает, не в силах закончить предложение.
Я знаю, на что это похоже. Сразу поняла, когда обнаружила их утром. Тулуза, шотландский терьер моей матери, царапала дверь родительской спальни, просилась внутрь. Мне показалось странным, что они еще не встали, но я все равно приоткрыла дверь и впустила собаку. За мгновение до того, как опять ее закрыть, подняла взгляд и увидела отца с матерью.
На кровати. В объятиях друг друга. Полностью одетыми.
Он был в своем любимом костюме от Givenchy, а она надела платье Oscar de la Renta, в котором выходила на красную дорожку Каннского кинофестиваля в 2013 году.
У отца обнаружили рак.
Он умирал.
Они оба это знали, и мать решила, что не позволит ему уйти без нее. Решила, что, кроме него, ничто не держало ее в этом мире.
Ничто.
В глазах начинает щипать, однако слезы почти мгновенно отступают.
– Полицейские не нашли записку, – говорит Мираи. – Ты не находила…
Повернув голову, смотрю ей прямо в глаза. Она сразу же осекается. Какой глупый вопрос.
Я стискиваю челюсти и снова сглатываю. В горло словно иглы вонзаются. За годы, пока моим воспитанием занимались няни, учителя школ-интернатов, вожатые летних лагерей, кто угодно, только не родители, я осознала, что их отношение давно перестало меня ранить. Правда, похоже, уязвимые места все-таки остались.
Они не оставили записки.
